Было ли то, что было, концом? Итогом? Наградой? Благодарностью? Дополнительной платой? Было ли сиюминутным порывом? Данью наслаждению и удовольствиям тела? Было ли обещанием? Подтверждением? Надеждой? Феликс, признаться, не знал, что теперь и думать. Всего несколько минут назад он был готов поклясться чем угодно, что эта маленькая райская птичка ему никогда не даст – и в сущности, чисто технически ничего такого и не случилось – но ее смелые прикосновения, откровенные поцелуи и жар дыхания, все еще пылающий на обнаженной коже, сбивали его с толку, заставляя думать о том, о чем хотелось думать ему самому. О возможности, о будущем, о призрачных слепых и нелепых мечтах. Где она, а где он! Что может быть нужно фрейлине пусть и беглой, но все же принцессы, от мошенника средней руки, контрабандиста и вора, кроме помощи в побеге и утоления очевидных нужд? – Ничего?
Невольно в темноволосой голове проскочила мысль, что ему все же наверняка показалось: что и эту отзывчивость, и эту ответную страсть он выдумал сам, чтобы потешить собственное самолюбие, и что Ата просто воспользовалась им, как могла воспользоваться, скажем, дорогущим лотосовым кремом или изящным кван-тонским шелком, но даже это неприятное откровение не показалось Форсайту отвратительным. Если и так, пусть так. Свою плату он уже получил, и получит еще, если птичка прямо сейчас не вырвется, не сбежит и не оставит его в одиночестве с ощущением опустошения от форменного утонченного надругательства над собой. Конечно, ее можно было остановить, удержать, принудить, однако, Феликсу никогда не случалось нужды заставлять. Пожалуй, то даже было… недопустимо. Кван-тонская птичка уж точно стоила того, чтобы ее добиваться, а не просто брать, как продажную девицу где-нибудь в портовом квартале. «Ну уж нет!»
Парень фыркнул, лукаво улыбнулся и, выпростав одну руку, аккуратно и бережно отвел длинные черные пряди с разрумянившегося светлого лица, невинно, но, вместе с тем, уверенно и настойчиво касаясь пальцами фарфоровой кожи. Ему хотелось, чтобы Ата улыбнулась в ответ, чтобы ее черты исказило сладостной истомой, а губы сами собой приоткрылись, прося о поцелуе, но… это было столь же желанно, сколь и невозможно – фрейлина мастерски сдерживала себя, не пропуская ни единого откровения: ни словом, ни вздохом, ни взглядом. Казалось, даже лежать вот так, на полу недолазарета в неловкой позе ей было удобно. Точно вокруг были пуховые перины, а не жесткий металл, кое-как укрытый циновкой, песок, притащенный на обуви и мелкий мусор. Ужасное место для столь совершенной и утонченной птички, но какое уж есть – дворец он ей предложить не мог. По крайней мере, пока. А потом, потом непременно что-нибудь придумает, если только не утонет в ее глубоких агатовых глазах и к утру вспомнит, как его звать, что он делает, и зачем. С Атой было так легко потеряться и лишиться рассудка от счастья.
Феликс сделал глубокий довольный вдох, наслаждаясь запахом ее волос, прикрыл глаза и, пока, куколка не оттолкнула его, напомнив о его месте, приник к пухлым губам в откровенном требовательном поцелуе. Не можешь освободиться – не пытайся. Не можешь отвести взгляд – закрой глаза и не смотри. Наслаждайся так, как можешь наслаждаться, и пока можешь. Кто знает, что будет поутру, и не окажется ли наваждение пьяным бредом. Хотя, кажется, он не выпил столько, чтобы начать путать реальность и миражи. И не стоило. Напиваться не стоило. Зато идея с побрякушками была просто отличной. Знал бы, во что она может вылиться, непременно нашел бы повод навешать на себя побрякушки пораньше. Впрочем, тогда Ата и не была бы ему обязанной. Но, может быть, он сумел бы произвести на нее впечатление? Как произвел теперь… Или нет?
Форсайт вяло сомневался. Тело все еще хранило отпечатки пережитого оргазма – к слову, кто мог подумать, что всегда сдержанная и кажущаяся невинной фарфоровая Куколка способна на что-то подобное – однако, сноровка, характер и юный возраст легко избавляли парня и от часов ожидания новой вспышки желания, и от стеснения, и от скромности. Да, было. Было прекрасно.
- Продолжим, Детка?
Поцелуй прервался наглой, широкой улыбкой, и, прежде, чем Ата успела ответить, потерялся у нее в волосах, обещая не оставить не поцелованным ни одного миллиметра нежной ухоженной кожи, пахнущей каким-то диковинным маслом, и кружащей голову ничуть не слабее недавних прикосновений. Впрочем, сгорать в огне страсти в одиночку Феликс больше не собирался. Уверенные сильные руки огладили бока девушки поверх куртки и, найдя пояс, ловко его потянули, намереваясь распутать. Если не выйдет так, он справится с вещами иначе. Губы же, тем временем, спустились по шее вниз, к вырезу тонкой рубашки.

В ласках Феликса не было мести. Будучи по своей природе отходчивым, он редко хранил и лелеял обиды, однако, сейчас не видел повода даже для легкой досады. Кто в своем уме вообще обижается на внезапно подаренный мощный оргазм? – Разве что какой-нибудь праведник и то, всего вероятнее, лжет. Миру, людям, себе. После хорошего секса вообще мало думаешь о причинах. Тем более, когда можно его продолжить и растянуть сладкий приятный момент. Пожелай, Ата с надменным видом уйти, пожалуй, можно было бы оскорбиться, да и то… Для чего? – Форсайт скорее предпочел бы запомнить миг удовольствия и порадоваться тому, что тот вообще произошел между ними. Правда… После держать себя в руках было бы дьявольски сложно, но он и не стал бы, покуда райская сладкая птичка не послала бы его домогательства прямым текстом.
Сейчас же попыток оттолкнуть не было. Ата все еще оставалась с ним и тихо нежно всхлипывала, жмурясь от удовольствия и подставляя кожу его поцелуям. Она казалась совсем другой теперь. Того решительного порыва больше не было, и на его место пробрались смущение и трепет, подстегиваемые вожделением. Феликс не знал, пыталась ли фарфоровая фрейлина скрыть собственные желания или, напротив, хотела поддаться им, но был абсолютно уверен: девушка хочет его ничуть не меньше, чем он жаждал ее. Он видел огоньки страсти в ее глазах, ощущал томление в жестах и сладостную негу – в податливости и отзывчивости тела. Так не жмутся, когда не хотят, и никакая – даже самая лучшая актерская игра – не изобразит достоверно то, чего нет. Форсайт, признаться, терпеть не мог этих кисейных барышень, что сперва сами просят, а потом, как доходит до дела, превращаются в дохлых рыб! Вот уж нет! Вот уж спасибо, не надо! Трахайте себя сами!
Прелестная кван-тонка дохлой рыбиной не была. Не была даже скользкой медузой… Скорее, нежным цветком, впихнутым в стеклянную колбу приличий, моральных норм и бесконечных правил: так не сиди, так не скажи, так не вздохни. Хваленое дворцовое, а точнее сказать, восточное, воспитание даровало Ате поистине поразительное самообладание и умение сносить невзгоды стойко, но и отняло что-то важное, что-то низменное и простое, из чего, кажется, был слеплен сам Феликс. В отличие от заставшей под ним девушки, он легко потакал инстинктам, желаниям и сиюминутным порывам. А еще был ужасно любопытен и искренне любил сюрпризы – пусть бы и неприятные. Неопределенность, столь нелюбимая многими, казалась Форсайту отличным полем для деятельности, где все непредсказуемо, а значит, возможно. Птичка наверняка считала наоборот, и, тем не менее, доверяла себя ему, авантюристу и пирату, отнюдь не славящемуся принципами или добродетелью. Ведь доверяла же? – Будь это не так Ата наверняка не устроила бы того, что случилось десяток минут назад. Определенно да!
Феликс широко улыбнулся и легонько боднул зардевшуюся девушку носом. Ему нравилось, как она краснеет от смущения, и как легонько вздыхает, стесняясь выразить свои чувства открыто и ярко. Нравилось ощущать биение венки на шее и чувствовать спазмы пробегающей по ее телу дрожи. Это было так… Обычно не лезущий за словом в карман парень никак не мог подобрать подходящего определения. Необычно? Удивительно? Противоречиво? Томно? Маняще? Пожалуй, что соблазнительно, и Форсайт едва не сходил с ума от счастья, наблюдая перемены в холодном фарфоровом лице и выверенных жестах. От ее прикосновения по позвоночнику пробежал короткий разряд и невольно захотелось зажмуриться, а еще попросить повторить, сделать так еще раз, а потом еще и еще. Смелее, откровеннее, требовательнее. Примерно как с путами и его членом. Было здорово! «Будет еще лучше», - пообещал себе Феликс, - «нужно только покончить с поясом».
И вот это, последнее, как раз и не выходило. Ловкие пальцы, привычные к механизмам, картам и фишкам, вроде бы делали все правильно, но все равно не получали нужного результата, покуда Ата сама не пришла на выручку. На мгновение, правда, Форсайту подумалось, что она сейчас его оттолкнет, сославшись на «мы не должны», «мы не смеем» или что-нибудь в этом роде, а потому, когда оной неприятности не случилось, он довольно вздохнул и весело подмигнул все еще смущенной кван-тонке. Казалось, два противоречивых чувства боролись в ней, и парень совершенно точно знал, какому из них помочь. Теперь он точно не отпустит свою добычу так просто, не позволит ей ускользнуть. Только не сейчас, когда ее «да» очевидно.
Феликс протянул руку, беззастенчиво любуясь открывшимся ему видом легкого шелка и изящных очертаний под ним, поднялся на ноги и помог подняться и птичке. Его ладони уверенно легли на хрупкие плечи, спуская куртку по рукам вниз, едва касаясь притом нежной фарфоровой кожи; скользнули по линии пояса вниз, распутывая завязки штанов и также аккуратно опуская их по соблазнительной линии бедер. Помочь раздеться просить дважды было не надо, однако, молодой капитан все же на пару секунд задумался, на чем хочет остановиться сейчас: на волнительном предвкушении или на абсолютной открытости. И то, и другое было бы одинаково хорошо и сладко. Так же сладко, как глубокий чувственный поцелуй, который он подарил Ате, обняв светлое лицо мозолистыми ладонями и заставив девушку чуть запрокинуть голову назад, рассыпая по плечам и груди длинные темные пряди.
В одежде или почти без нее кван-тонка была прекрасна. Как не хотел бы Феликс вернуть себе привычную беспечность, он никак не мог отвести взгляда от выступающих холмиков груди с налившимися и вставшими сосками, от ровных бедер, от изящных рук и ключиц. Чуть отстранившись, охотник с азартом и нежностью во взгляде изучал свою жертву, но, стоило той смутиться от откровенности взора, тихо рассмеялся и, крепко прижав к себе, подхватил на руки, вынуждая окончательно расстаться с верхней одеждой и пленом штанов. Еще мгновение ушло на то, чтобы отнести Ату на кровать и, положив на колючее покрывало, нависнуть над ней, торопливо скидывая с себя рубашку и ненавистные шаровары.
Левая рука аквитанца скользнула от ладони девушки к шее, минуя манящие формы, и запуталась в волосах. Правая - настойчиво сжала бедро, заставляя кван-тонку сдавленно пискнуть, а тело подалось вперед, уверенно раздвигая ноги.
- Ты горячая, - легко улыбнулся Феликс, ощущая исходящий от куколки жар, способный затопить всю комнату целиком, - и невероятно красивая. Сказал бы что-нибудь поэтическое, но я все забыл.

Феликс ни за что не сознался бы в том, что влюблён в свою неожиданную попутчицу и невольную соучастницу опасных приключений и сомнительных предприятий. Признаться, он даже не думал о природе чувств, влекущих его к соблазнительной фарфоровой птичке, однако, вместе с тем, не мог отрицать того, что она занимала примерно половину его мыслей и притягивала так, как никто и никогда не притягивал. Рядом с ней парень порой забывал, кто он, зачем он и как его звать, а не то что красивые комплименты или стихи на кван-тонском.
- Тебе, - Форсайт мягко улыбнулся, оставляя дорожку из поцелуев на четко-очерченной линии челюсти и выступающих ключицах, - тебе отказало… Нет никакой нужды обращаться ко мне на «Вы». По крайней мере, наедине. И не красноречие, а память, но я непременно вспомню потом. А пока… Показать? – Отличная мысль, детка!
Феликс легко рассмеялся, отчего в глазах заплясали лукавые пикси, а на щеках появились неглубокие ямочки, и тут же вернулся к настойчивым поцелуям, перемежая ответы и предложения, напор и нежность, мягкую податливость и грубую решительность. Он целовал Ату так, точно это был их первый и последний раз, но, в отличие от девушки, вовсе не думал о том, что после, в конце пути, они расстанутся, разойдутся, и каждый пойдёт своей дорогой. Нет! Только не теперь! Теперь куколке придётся очень постараться, чтобы его оттолкнуть, да и даже если у неё выйдет, он всё равно непременно вернётся и отыщет её среди тысяч разряженных горожанок всех континентов и стран! Впрочем, переживать о будущем прямо сейчас не было никакого смысла. О чем вообще тревожиться, когда самая прекраснейшая из женщин сладко стонет под тяжестью твоего тела, а жар её тела ощущается так откровенно, что становится нечем дышать?
В погоне за глотком воздуха, Форсайт перекатился на бок и увлек за собой и Ату. Аккуратно и нежно отвёл пряди с её лица, мягко спустил с плеча тоненькую полоску шёлка, обнажая светлую кожу и открывая собственному взору красивую небольшую грудь с твёрдыми сосками сливового цвета. Не удержавшись, Феликс наклонил голову и поцеловал чувствительную кожу, слушая краем уха возбуждённое сопение Аты и ощущая тонкие её пальцы у себя в волосах. Ему не хотелось спешить и брать своё быстро. Хотелось наслаждаться каждым прикосновением, изучать и позволять изучать себя, поощряя каждый смелый жест довольной ухмылкой или многообещающим поцелуем.
Бесцеремонно огладив грудь, парень опустил ладонь ниже и подцепил пальцами край нижней майки – единственной одежды, что ещё разделяла их с фрейлиной – и приподняв Ату, стянул вещицу сперва с живота и груди, а после с мягких ласковых рук. Нежно, почти трепетно, прокладывая себе путь уверенными пальцами и невесомыми поцелуями, оставшимися на боку, в подмышечной впадине, на локте и внутренней стороне ладони. Птичка нравилась Форсайт вся, целиком, и, находясь с ней в одной постели, он никак не мог определиться, чего хочет больше: продолжать ласку или переходить уже к более серьёзным делам, пока прелестница не передумала и не оставила его ни с чем. Хотя… Куда уж тут передумать?
Всем собой аквитанец чувствовал её возбуждение, а налившийся страстью член то и дело утыкался во влажные мягкие складки, смешивая смазку Аты с его собственной. Казалось, ответ, что делать, напрашивался сам собой, но Форсайту искренне нравилось смущать девушку и мучить ее настойчивой, откровенной лаской. Нравилось скользить пальцами по её промежности и неторопливо проникать внутрь, улавливая вязкое хлюпанье, прерываемое сорванным дыханием, хрипами и сладострастными стонами. А ещё нравилось выражение лица, с которым Ата смотрела вниз, и румянец, заливший не только щеки, но даже плечи. Ради одного этого смущения можно было не останавливаться, но… Чрезмерная неспешность обещала испортить близость ничуть не меньше, чем торопливая наглость. В конце концов, сейчас птичка была готова, и лишь Всеединый знает, какие мысли посетят её голову чуть погодя.
За новым настойчивым поцелуем Феликс перевернул их обоих обратно: куколку на спину, себя – на живот, и почти задохнулся от наслаждения, стоило головке угодить в раскрытую влажность. Тело прошило крупной судорогой, а с губ сам собой сорвался протяжный стон. Столь же мучительный и медленный, как судорожное вхождение в горячее до одури тугое нутро. Признаться, молодой капитан уже и забыл, как тесно бывает внутри у женщины, когда неопытность пересиливает желание, и совершенно не ожидал обнаружить оное сочетание теперь, у дворцовой птички с внешностью кван-тонской Богини и повадками дикой кошки. Будь Ата чуть менее невозмутима, не свяжи она его пол часа назад, и Форсайт, быть может, и предположил бы невинность, но теперь осовело хлопал глазами, готовый немедленно рассыпаться в извинениях, сложить голову на плаху или сделать что-то иное, что могло бы оправдать его бестолковость. И, пожалуй, как-нибудь он отпрянул бы и в самом деле, если бы не пальцы девушки, вцепившиеся в его спину, и не ее нежный поцелуй у виска.
- Помедленнее легче не сделает, - протянул Феликс, кое-как собирая мысли и одновременно борясь с острым желанием, требующим не останавливаться, - только растянет неприятный момент. Но я должен спросить: ты уверена? Уверена, что хочешь, чтобы это был именно я?
Вопреки своему обыкновению, аквитанец прозвучал вдумчиво и серьёзно – всё же лишать невинности придворную даму было совсем не то же самое, что отнимать девственность у какой-нибудь хорошенькой официантки из портового трактира. Придворные дамы, как правило, дорожили собственной частью, а Форсайт хоть и был пиратом всё же ещё не опустился до того, чтобы портить жизнь женщине неспособностью совладать с вожделением.

Феликс не был терпелив. Совсем не был. Он мог растягивать удовольствие и наслаждаться моментами, однако, отнюдь не тогда, когда в равной степени возможное и невероятное наслаждение сопровождалось мучительным томлением и скручивало сознание в бараний рог. Если бы не сила воли, не то чувство, что жило в груди и царапалось изнутри, парень, пожалуй, предпочёл бы уже избавиться от напряжения и сделать вид «ничего не было, нам показалось», но Ата… Ата стоила того, чтобы её дождаться. А уж её ответ…
Форсайт мягко весело рассмеялся за мгновение до поцелуя. Смелое откровенное признание подстегнуло его вожделение сильнее гладкости и мягкости соблазнительных форм, разлилось по венам тепло, вскружило голову и поселило под кожу тягучее неодолимое ощущение счастья. Точно никогда в жизни не доводилось слышать ничего сокровеннее и ценнее. Точно не было прочих обещаний, клятв, откровений. Рядом с маленькой кван-тонской женщиной Феликс забывал о том, что когда-то были другие и наверное в первый раз в жизни не успел ничего ответить, потерявшись в собственных перепутанных ощущениях и глубоком чувственном поцелуе.
Целовал ли его кто-нибудь так же, как целовала эта райская птичка? Был ли кто-либо так же нежен и так же доверчиво податлив? Был ли он сам более честным и искренним, чем сейчас? – Пожалуй, что нет, и, тем не менее, аквитанский пират не был бы самим собой, если бы не спрятал внутренний трепет за ехидной улыбкой и лукавым игривым взглядом.
- Ты знаешь, что это звучит очень собственнически? – Форсайт хмыкнул, подставляя шею поцелуям и прикусывая губу, чтобы не сорваться за грань раньше времени и не разрушить хрупкий миг абсолютного единения неловкой несдержанностью и напором, - Меня, себе… Сразу бы так.
Парень по-звериному фыркнул и легко чмокнул Ату в ухо, в которое только что шептал окончание фразы. Чмокнул, опалил горячим дыханием и покружил по раковинке языком, облизывая и аккуратную мочку. На мгновение забывшись, он даже легонько её куснул, но тут же зализал едва различимые следы зубов и произвольно подался вперед, ощутив острые ноготки у себя в спине.
Сложно было сказать, торопила ли его Ата, нестерпимо желая большего, или же это вышло само собой, но Феликс принял намёк за намёк и оторвался от затеянной им игры. Раз уж оба они так решили, тянуть и медлить не стоило. Правда, стоило спросить себя, а решил ли я сам, однако, эту неловкую мысль вместе с глупым желанием сохранить девичью честь нетронутой молодой капитан отправил куда подальше: дают – бери, бьют – беги. Всё очень просто! И кто он такой, чтобы тревожиться по пустякам? – Станет не по себе, всегда можно напиться в хлам, помолиться и отпустить себе все грехи.
- Будет немного больно, - Форсайт заглянул в тёмные глубокие глаза фарфоровой куколки, в которых как прежде тонул, и тепло улыбнулся, - резко больно и так же резко пройдёт. Потом станет приятно. Иди сюда.
Парень сделал глубокий вдох, облизнул пересохшие от волнения и жара губы и чуть отстранился, перехватывая кван-тонку поудобнее. Руки уверенно сжали бёдра, глаза скользнули по лицу, шее, груди и потерялись в промежности, совершенно лишённой волос. Даже этим райская птичка отличалась от обычных городских девчонок, и Феликс вновь почувствовал предательский укол совести, укорявшей его за ублюдочное поведение. Впрочем, когда это Форсайт слушал то, что велит ему эта бесполезная зануда? Делай, что хочешь. Наглость – первое счастье. Ата – взрослая женщина. Она в состоянии решить, чего хочет, а чего нет, и, раз уж оба они друг друга хотят, то о чем им жалеть?
Парень чуть сузил глаза, позволяя ощущению счастья перемещаться с острыми гранями злости, подался назад, качнул бедрами и настойчиво надавил, ломая сопротивление неопытного тела кван-тонки и уверенно пересекая ту грань, перейти которую можно лишь раз. Тёплая влага облизала возбуждение и принесла запах крови. Вышло чуть грубее, чем Феликсу думалось, но, кажется, Ату это не испугало, и она осталась всё такой же немного смущенной и возбуждённой. Её соблазнительная мягкая грудь вздымалась в такт сорванному дыханию, а губы беспомощно приоткрывались, жадно хватая воздух. Не совладав с собой, Форсайт вновь припал к ним в нежном продолжительном поцелуе и прижался к возлюбленной всём телом, вырывая из неё всхлипы и сладкую дрожь, хлещущую его собственное возбуждение и… смущение.
Не желая оное демонстрировать, аквитанец спрятал лицо в шее своей прекрасной любовницы и переложил её руки себе на плечи, предпочитая перемежать ласковые поцелуи с плавными, но всё же уверенными движениями бёдер, то уходящих назад, то вновь устремляющихся навстречу горячему раскрытому телу Аты.

Отредактировано Феликс Форсайт (Ср, 28 Май 2025 00:14:49)