Сумерегава понимала, что  все что она чувствует с ним , отчасти - производная их магии. Но нежность и трепетность Феликса от того не становились ни лживыми, ни опасными, все так же по-настоящему туманя ей голову и срывая со сливовых губ сдержанные вздохи. Ата гладила мальчишку по волосам и сжимала колени ненароком, инстинктивно стараясь унять вновь просыпающееся внизу живота желание: юный кицунэ совершенно не сдерживал своих фривольных порывов и все, что занимало половину мыслей Аты - это его мягкие губы и язык, оставляющие на ней горящие стыдом следы. Он ластился к ней как зверь, но делал это прицельно, выверенно, как может лишь человек. Пожалуй, в эти долгие минуты ласки и тактичного шороха кожи, кван-тонская аристократка и поняла, что все пропало и потеряно. Она никогда не сможет быть с кем-то, хоть на дюйм менее сердечным и нежным, чем Феликс. Никто на нее так не смотрел, и едва ли кто-то станет. В ее мире не существовало таких вот мальчишек, все еще незапятнанных и светлых, пусть и не невинных; чем являлась флейта для молодого Форсайта ей оставалось лишь догадываться, но малодушно, она надеялась, что чем-то таким же невероятным,  как золотой карп в темном пруду городского парка.
Ее легонько затрясло от поцелуев на запястьях. Раньше девушка почитала себя просто восприимчивой и чувствительной, но только когда Феликс занялся ее руками вплотную, поняла, что ни в коем случае нельзя было этого позволять: каждое прикосновение сводило ее с ума и утяжеляло дыхание, она была готова на все, чтобы это одновременно не кончалось и немедля прекратилось - даже ее самообладание не выдержит подобного старания и тело вновь зайдется в сенсорной истерике, самым фривольным и неприличным образом…третий раз за вечер?!
От избытка чувств ей захотелось сказать ему что-то яркое и порывистое, что-то сравнимое с тем трепещущим ураганом у нее в сердце…Но она сдержалась. Испугалась, что принимает желаемое за действительное и мальчишка-капитан слишком молод, чтобы понять…Или как раз все прекрасно понимает, но  даже вся искренняя симпатия и зов флейты не означают, что он готов ответить тем же. И не желая ставить его в неловкое положение, Ата, тем не менее, счастливо улыбнулась. То что происходило между ними было больше. чем у нее было за всю жизнь. И даже если все окажется лишь мимолетной малостью, она с трепетом и благодарностью сохранит это у себя в сердце.
На сей раз кван-тонка не сопротивлялась, позволила легко увлечь себя на пол и свернулась на коленях лиса уютно, обнимая Феликса за плечи и  поглаживая его шею под волосами пальцами, будто чесала загривок. Она ничего ему не приказывала, он сам на сей раз угадал. Они были так близко, что Ата могла различить каждую родинку на лице, неровный волосок, избежавший утренней бритвы и  и морщинку в уголке губ. Она доверчиво боднула его лбом в висок и прижалась к нему губами, выражая крайнее свое расположение и тепло, которое струилось по ее коже, колыхалось от его рук и обволакивало, точно одеяло. Случись конец света, сгори все дотла, именно этот момент своей жизни она бы зациклила и осталась в нем душой, телом, мыслями, всем, что не довела до конца и не передала своим потомкам.
-Я хочу попросить: принимай меня близко к сердцу, капитан. Больше мне не нужно ничего от тебя.
Это было самое близкое к тем словам, что едва с ее губ не сорвались прежде, и Ватарэ залилась краской, осмеливаясь смотреть мальчишке в глаза. Лукавые губы так и застыли в своей фирменной усмешке и девушка, волей-неволей, но всегда возвращалась к ним взглядом. Легкие пальцы подхватили Форсайта за подбородок и притянули ближе, шепча на самой грани, так тихо, что никто не услышал бы, не сиди они так близко.
-...ну, может быть еще один поцелуй,- поддевая его азартность обронила она невзначай, точно беспечная гейша - веер.
Ата притянула к себе мальчишку крепко, желая чтобы он обнял ее в ответ и целовалась долго, со вкусом, не торопясь, словно поцелуй, который она у него попросила, был единственным и флейта желала растянуть его как можно дольше. Под ласковыми руками рубашка сползла и Ата спустила ее с плеч прочь, точно самой себе разрешая снова нырнуть  в омут и насладиться Феликсом в самом развратном и горячем смысле. Оторвавшись от его губ, девушка припала к шее и спустилась поцелуями до самой груди, покуда еще могла согнуться, а там и вовсе толкнула мальчишку порывисто, укладывая на лопатки и забывая на несколько минут обо всем, кроме поджарого красивого тела под собой. Впрочем, ненадолго: стоило ее коленям опереться о холодный оцинкованный пол каюты, как здравый смысл проглянул в мутной пелене.
-Нам не стоит делать это на холодном полу,- она подняла голову и откинула черные волосы на спину,  с трудом подавив желание закрыться руками: инстинктивное, глупое, запоздавшее. На самом деле ей хотелось, чтобы Фел тоже на нее посмотрел, не зажатую его телом и стыдом, но голую, пожелавшую его.
-Но если хан капитан желает, можно и здесь,- улыбнулась Ватарэ иронично и притянула его руку к своей груди, сжимая упругое полушарие и жмурясь от того, как приятно сосок стискивает меж его пальцев.

Ватарэ даже подумать не могла, насколько близко была к непоправимому. Прими Феликс ее слова за ложь и самая прекрасная ночь в ее жизни мигом превратилась  в кошмар наяву. Потому что одной из вещей, заставляющих Сумерегаву все эти годы держать дистанцию чуть ли не со всеми, была боязнь быть отвергнутой и осмеянной. Поддаться эмоциям, которые велено прятать и держать при себе. Низменным порывам, которые сжигают репутацию, но так греют мятежное сердце… Бабушка была права: Запад ее испортил. Надул  идей о свободе и равенстве. А все ее непутевый отец, даром что из древнего самурайского рода.
Ата смешливо фыркнула и ресницы ее затрепетали от удовольствия. Ощущать Феликса было потрясающе не только внутри, но и быть притиснутой к нему так близко. Ей все время неудержимо хотелось его целовать, прикасаться, быть с ним. И еще - нравилось смотреть на него сверху вниз, любуясь острыми линиями лица, ключиц,  очерченных ребер под сухими мускулами. Нравилась эта крохотная власть, иллюзия власти, приятная для них обоих. Ватарэ не удержалась и поцеловала его ладонь, переплетенную пальцами с ее. И не удержалась от тонкого крика,  когда мальчишка мягким толчком проник в нее: Фел был прав - несмотря на огромное количество смазки и  два оргазма,  нутри саднило и все еще было слишком узко. Ей пришлось зажмуриться и прикусить губу, чтобы подавить стон боли, не дать страданию непоправимо исказить ее лицо и все испортить. Ватарэ  шла против своего тела на чистом упрямстве и желании обладать Феликсом всем, без остатка, и собственная деревянность за уважительную причину не считалась. Когда было необходимо, эта хрупкая нежная кван-тонка могла быть воистину безжалостной к себе, и к другим.
-Ками милосердные, Феликс, замолчи,- жарко прошептала она на ухо мальчишке и  поднялась на вытянутых руках, отобрав тонкие кисти и уперев их по обе стороны от его головы, явно смущенная и прячущая глаза,- То что я никогда ни с кем не спала физически, не значит, что я совсем ничего не знаю о сексе!,- так возмущаются маленькие дети, которых застигнули врасплох, с поличным на мелкой шалости,-Не смотри на меня так…
“Как именно?”,- блеснули бесы в темном взгляде распластанного под ней мальчишки и Сумерегава всхлипнула, садясь на его бедрах и замирая на секунду от непривычности положения. Белые пальцы слепо шарили по груди и животу Форсайта, ища в них опору, пока кван-тонка мучительно подбирала для себя удобное положение и медленно начинала двигаться, стеная часто и жалобно, но все реже и реже вслед за толчками бедер. Не смотря на весь дискомфорт, на смущение и страх показаться неуклюжей деревенщиной перед опытным обольстительным кюби, Ата получала неимоверное удовольствия от процесса, от горящего взгляда Феликса на себе, даже от  обстановки капитанской каюты, где вещи лежали везде где им не положено было лежать. Разум ее не одобрял хаос и неряшливость легкомысленного мальчишки, но сейчас ей было плевать на место, на вид, на детали, весь мир сузился до них двоих, смотрящих друг на друга.
Ата пыталась вспомнить те занятия с уважаемыми куртизанками, которые ей устраивала старшая родственница. Тогда под ее бедрами были другие девичьи бедра, а наставница направляла ее по спине, бедрам и рукам вишневой указкой, говоря о самых фривольных вещах тоном невозмутимого ментора. Сумерегава переложила руки мальчишки себе на бедра и поменяла амплитуду и темп, зайдясь стоном облегчения и радости; ее затрясло мелко и часто - когда девушка опустилась на любовника полностью, то ощутила, сколь глубоко он проник, не подозревая в себе раньше таких чувствительных мест. Алый от поцелуев рот приоткрылся в беззвучном крике, черные бамбуковые ресницы трепетали, прикрывая не видящие ничего от страсти глаза. Ата откинула голову назад и просто двигалась на Феликсе, сначала плавно, потом ритмично и быстрее, доводя себя до исступления и теряя всю эту вышколенную маску приличной невозмутимой женщины. Юный кюби заставлял ее становиться кем-то другим, подобным себе, жадным и честным, страстным и смелым. Теперь ей было все равно, как она выглядит, что волосы ее растрепались и лицо раскраснелось, что грудь ее неприлично подпрыгивает от каждого толчка, вызывающе выпирая возбужденными сосками прямо под взгляд благодарного зрителя в лице Феликса. Кожа ее, разгоряченная бешенным сердцебиением,  покрылась горячей испариной, стекающей крупными каплями вниз, по изящным линиям лилейного тела, чертя на животе возбуждающие дорожки и исчезая в розовой  возбужденной промежности. Минуты текли без счета, а она двигалась медитативно, будто ничего лучше занятия любовью с мальчишкой никогда не делала и делать не будет.
По комнате стали раздаваться влажные пошлые шлепки, Ватарэ вскрикнула гортанно, низко и ускорилась, сотрясаясь от прошившей живот судороги. Хорошо! Но совсем не так, как было с десяток минут назад... Или сколько? Ками милосердные, неужели она настолько развратна, чтобы переспать три раза за ночь с юношей, младше ее на пол жизни? Признаться честно, его возраст ее не слишком беспокоил, но этот мезальянс придавал остроты ее чувствам. Как и различное воспитание. И - о, да, их рост! Ате так нравилось, что Феликс одно рукой мог ее поднять над землей, и она все еще будет ему по плечо!
Флейта откинулась назад, оперевшись руками о ноги парня и вновь сменила скорость движений, чувствуя, как тело аквитанца скользит в ней, раздвигает возбужденные складки и достает до самой интимной глубины. Ее лицо было искажено пеленой вожделения, губа закушена - Сумерегава намеренно показывала себя еще более открыто, зная, что сейчас видит лисенок: себя самого, исчезающего то и дело внутри ее тела, набухшие соски на налитой груди,  приоткрытые зовущие к поцелую губы. Девушка запустила в рот пальцы - все четыре, кроме большого и обвела влажными линиями грудь, поласкала ее и стиснула напоказ темные вершины, заходясь криком и жмурясь от удовольствия. Повторила все то же самое с другой грудью, прошлась по себе языком еще раз и заставила Феликса смотреть на путь мокрых пальцев к крохотному розовому узелку плоти, собирая их общую смазку и лаская саму себя по кругу, мягко надавливая и тиская самым непотребным образом.
-Феликс, пожалуйста!...,- по кван-тонски в запале вскрикнула Ата и растеряла слова в движениях бедер и пальцев.
“-Феликс, пожалуйста - что?”,- ей мерещилась добрая издевка в каждой его улыбке и она была готова быть ее объектом вечно. Только бы это не кончалось и он продолжал так на нее смотреть.

Ватарэ на долгую оглушительную секунду была счастлива. Впервые за долгие и долгие годы, и воспоминания об этом терялись где-то аж в детстве. Ей бывало радостно, большую часть времени - спокойно, но только с Феликсом флейта испытала тот редкий привкус гармонии и удовлетворения душевного, к которому стремиться - на словах, конечно же - вся ее нация. Чувство это наложилось на тягучий, пульсирующий финал ее тела и  Сумерегаву буквально швырнуло в руки Феликса и несколько минут она висела на грани дремы и бессвязного бодрствования, переложенная заботливым мальчишкой на постель. Она бы предпочла прийти в себя под его теплым боком, но капитан задумчиво курил, красивый даже в пагубной своей привычке. Ата невольно залюбовалась, на трясушихся руках поднявшись и сев на кровати, подтягивая к себе что-то, напоминающее отдаленно одеяло. Пол был холодный, они его и не заметили как будто, но теперь остывающая кожа противно улавливала малейший ветерок.
Слова доходили до нее словно через вату, но стоило первой фразе осесть, как по кван-тонке точно хлестнули острой розгой. Она подняла остекленевшие от страха глаза на мальчишку и застыла каменным изваянием, как делала всегда, если требовалось скрыть истинные чувства. Люди всегда осуждают, и больше всего - когда говорят “я тебя не осуждаю”.
-Если я сделала что-то не так, уверяю, это было не намеренно…
Первым чувством был гнев - как он посмел заподозрить ее в чем-то бесчестном, в лукавстве, в обмане, ведь он же сам прекрасно все понял, она молчала! Ата, как часто бывала, молниеносно прокрутила недавние события и вразы, точно развернула цветной свиток на столе и прикрыла глаза медленно, пряча от него разочарование: идиотка. Ну конечно он так подумал, потому что почувствовал одно, а показала ты ему совсем другое. Ей хотелось доставить ему удовольствие, хотелось, чтобы те бесполезные, тяжелые знания, которые ее заставили получить, наконец-то принесли хоть какую то пользу. Она забылась, всего на мгновение, позволила себе не держать три лица, не подвязывать драгоценных рукавов, не держаться полутора метров ото всех, поверив, что с Феликсом можно быть собой…А почему она думала, что другая? Может быть, все эти церемониалы и журавлиные танцы и есть ее суть и кровь?
И следом сразу испытала вину, и почти без передышки - страх. Тот самый, большой, единственный, что парализует и лишает воли к жизни.
Ватарэ закуталась в одеяло до подбородка, сжимая колючую ткань в пальцах до скрипа, до боли в костяшках, скрывая любой кусочек обнаженной кожи от его взгляда. Сливовые губы поджались, и лишь чудом Ате удалось удержать  эмоции на той грани, чтобы они не пролились слезами. Только не сейчас. Не хватало еще опозориться больше, чем уже  пришлось. Или манипулировать Феликсом. Лучше умереть, чем добывать себе любовь жалостью.
Она ощущала себя крохотной, бесплотной, почти не существующей. Тот свой синоним “незначительной”, от которого так старалась уйти всю жизнь. Долг, честь, обязательства были ей понятны и вызубрены, словно ответ отличника у доски, что она без этого? Без всех своих драгоценных рамок и ширм, без прикрытия фактов, тщательно созданных и поддерживаемых правдой и чужим мнением, Ватарэ словно опять  слышала причитания бабушки: негодное племя,  выбракованный помет, нужно было все-таки отдавать Нохимэ за военачальника провинции Сай, а не за влюбленного дурака Сумерегаву, даром что древняя знать, а дурак дураком, разбаловал дочь. Хоть сыновья делают успешную карьеру, и то радость.
Да, к ее братьям претензий у матроны Футэ никогда не находилось. Только к ней.
Ата молчала слишком долго, Феликс успел докурить до половины. Варясь в своем личном аду, преодолев уже половину мира на палубе Шлейфа,  прикоснувшись к прекрасной мечте и резко рухнув с ее пъедестала, ей стало совершенно безразлично, что будет дальше, если Форсайт ее отвергнет. Перестанет быть важной ее судьба, даже на участь Ви, празднующей вместе с командой сейчас, по правде, ее не заботила.  Но из привычки доводить все до конца, Сумерегава конеяно же доставит подругу в Кван-Тон. А дальше…у нее есть традиции. Так что никакого иного выбора, кроме правды у нее не оставалось.
-Кому бы тебя не продали, ты должна принести семье как можно больше выгоды,- прервала она нервозное затянувшееся молчание и сфокусировала наконец-то взгляд на крутящем в пальцах сигарету капитане,- Это была любимая фраза моей бабушки, которая меня воспитывала, когда мать перестала быть способной это делать. Мне было восемь, когда она пригласила госпожу Дзирай в наш дом и поручила меня ее заботам. Сначала все вроде было невинно: анатомия, литература, поэзия. Потом, в двенадцать, от теории перешли к практике, на младших служанках и  ее помощницах. Мне нужно было учиться быстро, мало ли, когда всплывет подходящий кандидат, чтобы выдать меня замуж и заключить выгодную сделку. Чем выше ранг - тем умелее должна быть супруга или наложница. Если я халтурила, капризничала или отказывалась подчиняться, Дзирай очень умело хлестала вишневой указкой. Но не меня - нельзя же в самом деле колотить   благородную девицу из рода самой Футэ? Так что в крови ходили всее те же служанки и помощницы. Мне пришлось научиться ловко делать вид, что мне все равно даже там, где я была в ужасе. И постараться учиться настолько хорошо, чтобы это как можно скорее закончилось. Одновременно с этим никому было не положено ко мне прикасаться, даже дружеское объятие считалось возмутительной фривольностью, так что все эти премудрости отдавали восхитительным лицемерием. А когда мне уже стукнуло семнадцать, я случайно подслушала, что бабушка ведет переговоры, чтобы отдать меня в Императорский дворец, самому Императору в гарем. Это как ублиет, только позолоченный, красивая тюрьма, где женщины увядают без надежды когда-либо выйти наружу. Госпожа Футэ таки заключила сделку, самую дорогую. Так что я уговорила отца взять меня с собой в Сольерон и сбежала из дома. Я была готова работать писарем самого низкого ранга. только бы не все это…Но Его Величество Доргенгрофф имел дочь на несколько лет младше, неудержимого нрава и темперамента и все согласились, что неплохая идея приставить горящую головню к бочке с водой. И это сработало, мы с Ви подружились, она и впрямь стала спокойнее. За годы, предшествующие  недавней революции, оказалось, что даже на западе правила игры те же, и навыки Дзирай, а так же хорошенькое лицо могут спасать жизни, репутацию и даже политический строй. Ввязываться в скандал с послом дружественной державы никто не рисковал, так что меня не трогали в прямом смысле этого слова… Но получилось как получилось. Не важно, осуждаешь ты меня или нет, главное, что я сама себя перестала осуждать. В конце концов, я не утверждала, что невинна. Мне кажется, моральный аспект этого все же превалирует над физическим.
Она пожала плечами, с каждым словом рассказывать ей было проще и проще, потому что выдавая эту тайну вслух, она как будто лишала ее силы. И бабушкины слова переставали иметь значение. Раньше она ненавидела старую каргу, потом даже жалела - краткий промежуток времени, а потом ей стало просто плевать. После трех раскрытых заговоров и всех провернутых ею интриг, чтобы не дать вовлечь Виленсию в кошмарные игры не чистых на руку придворных, что там болтала женщина, играющая в значимость и власть, вообще не имело значения. Если и Феликс рассмеется, то это будет даже лучше, ей станет легко вернуться к прежнему, первому дню, когда она держалась от него подальше не смотря на чувство, что должна быть рядом каждую секунду своей жизни.
Жуткая пытка.
Ватарэ пожала плечами и выпрямилась. Терять честь все равно нужно с гордо поднятой головой.
-Я была в отчаянии, когда пришла в тот порт, чувствовала безнадежность, когда мы летели первую неделю, и всегда буду благодарна за то, что ты рискнул взять таких пассажиров на борт…Но не настолько, чтобы из-за этого ложиться в чужую постель, Феликс. Это было бы слишком…мелочно. Я была сегодня с тобой, потому что я в тебя влюблена. Пожалуй, да, именно так,- Ата покивала , глядя куда-то мимо  мальчишки,- Прости, если я неверно истолковала твои слова и намеки,  я причинила тебе боль ненамеренно. Я не стану тебе докучать, если ты не искал моих чувств,- глазами флейта поискала хоть какую-то одежду, не хотелось преодолевать два пролета палуб , замотанной в одеяло. Впрочем, если пришлось бы…Ата ухмыльнулась - горько, весело, хищно, чего от нее увидишь не часто,- Ты очень чутко распознаешь ложь, иначе мальчишка-контрабандист  не выжил бы в этом мире контрактов и опасных сделок. Полагаешься на интуцию всецело, и еще на удачу, которая тебе благоволит. Так что присмотрись и сам ответь на свой вопрос: серьезно ли я? Я не врала тебе ни разу  с тех пор, как взошла на борт.

Отредактировано Ватарэ (Вт, 10 Июн 2025 14:50:17)

Она чувствовала себя потерянной: он не смеялся, не злился. не кричал даже и Сумерегава словно обнаружила золотой танг в паровой булке на праздник морских фонарей - редкая удача. Но никак не могла ощутить это счастье, хотя оно лежало у нее в руках.  Феликс был ужасно мил в своем идеализме, обличая все очевидные мировые пороки, воевать с которыми значило махать мечом перед ветряными мельницами. Ата осторожно улыбнулась - да, она не рабыня, именно поэтому она уехала в Сольерон, ей хотелось чего-то большего, чем быть просто красивой утварью в спальне и рожать бесконечное число детей, оправдывания чаяния Императора заполучить в династию флейту. Говорят, прабабка Футэ отказала основателю династии Иши и с тех пор смешать благородную кровь с кровью повелителей духов стало для представителей правящей коалиции навязчивой идеей. Чтож, почти получилось. Почти.
Все еще не веря, что они не поругались и не разошлись навсегда, Ата неловко кивнула, хотя ответ для капитана у нее был, вполне четкий и оформленный. Ее не удивило его предложение, она даже чуть было не ляпнула шутку в его стиле: “А как же награда, чтимый хан? Та, что я обещала за проезд до Кван-Тона? Вы откажетесь от столь щедрого приза?”,- но слава всемогущим ками, не стала, ведь  отбирать у аквитанца хлеб…Ладно, дело было вовсе не в этом, она просто знала, что даже при любви к деньгам - тот откажется. Она тоже хорошо различала ложь и парень верил в то, что говорил.
-Я буду чай,- с трудом выдавила из себя девушка и осмотрелась, словно впервые тут оказалась и смерила задумчивым  взглядом и сундук, и таз, больше напоминающий выгнутый кусок обшивки, отодранный с одного из боков Шлейфа. Решив повременить с водными процедурами до своей каюты, девушка повоевала с полу исправной электрической горелкой и вскипятила воду. В старом одеяле она чувствовала себя приведением заброшенного замка, хотя совсем рядом ходил живой и теплый Феликс. Ватарэ заварила красноватую пыль, которой капитан называл чай и хотела было усесться с чашкой напитка обратно, как перед носом возник Форсайт, протягивающий ей сверток. Кван-тонка осторожно поставила посуду в сторону и взяла подарок, не понимая, почему именно сейчас, в этот ужасно неловкий момент, мальчишка решил перейти  к памятным вещам. Но приняла кожух, чувствуя пальцами внутри нечто тонкое и твердое, совсем небольшое. Но она не развернула семейную реликвию, прежде чем аквитанец не договорил, и не смогла сдержать улыбку: значит, они чувствуют друг к другу одно и то же. Страх быть обманутым и отвергнутым в нем вторил ее собственному, словно вместе с магией флейты и кицунэ общее на двоих было еще и это. Сумерегава прикрыла глаза, ощущая прохладные губы на лбу, подняла лицо, прижимаясь носом к его переносице и приподнимаясь на носочках, чтобы боднуться совсем как кошка. Пару секунд они просто так и стояли, пока несмело не приблизились и не поцеловались - осторожно, очень нежно, тактично. Ата вздохнула с облегчением, радуясь тому, что она может к нему прикасаться без всякого ограничения и всхлипнула. Пока рассказывала о всех причинах своего поведения - еще держалась, но чувствуя, как щемит сердце от теплоты и открытости мальчишки-капитана, не выдержала и тихо разрыдалась прямо в поцелуй, вымазывая и его щеки теплой соленой влагой и мелко дрожа от беззвучных всхлипов. Ей было так страшно, что он посчитает ее лгуньей или шлюхой, что теперь, не получив ни единого упрека, уже она чувствовала себя недостойной его. Дурак, какой же дурак! Он просто не видит, что она смотрит все время только на него и не хотела бы видеть рядом никого другого. Да, есть множество вещей, которые непременно станут им мешать быть вместе, и нужно быть разумными, но это было все, что она делала ото дня в день: была разумной. для семьи, для страны, для Ви. А Фел…вот он, рядом, живой и теплый, трепетный и кажется - принадлежал теперь ей. Как и она ему. Даже в больше степени.
-Формально, я больше не фрейлина, а Ви - не принцесса. Фактически, только ты и команда знает, что я вообще жива, а у тебя есть целый корабль и верные люди. Тут мезальянс  вовсе не в мою сторону,- прошептала она, смешно хрюкая в попытке шмыгнуть носом и уткнулась лбом в подбородок мальчишки,- Так что…ты кажется дурно меня расслышал, капитан Форсайт: я тебя люблю. И я бы хотела остаться с тобой несмотря ни на что. Я верю тебе.
Она поцеловала его еще раз и жестом попросилась присесть в кресло пилота. Ноги начали коченеть на холодном полу, и ей хотелось этого ощущения уюта и защищенности. Так что она подождала, пока Феликс сам усядется на свое законное место, отдаст ей чашку и взобралась на его колени, сворачиваясь в клубок и наконец-то разворачивая  внезапный подарок. Внутри была позолоченая шпилька, тонкая работа эмали и золотого литья, пурпурная глазурь, на которой покоилась цветущая ветка жасмина. Ата вздернула брови и перевернула украшение, безошибочно отыскивая место клейма и проходясь пальцами по острию.
-Она кван-тонская,- сказала очевидной девушка и посмотрела на мальчишку,- Я знаю этого мастера. У нас дома было много его работ. Кажется, я даже видела похожую у мамы в шкатулке, когда была маленькой. Твой отец все-таки  неровно дышал к моей стране, пусть даже и зло,- Сумерегава прижала заколку к груди и приластилась к Феликсу, осторожно касаясь губами ключицы,- Спасибо. Для меня будет большой честью ее носить.
Флейта устроила колени на подлокотнике, довольно вздыхая, когда юноша задевал ее пальцами или ладонью по чуть намятым недавней  скачкой коленям. Теперь, когда они друг другу открылись, все словно обрело второй смысл. Хотя, Ата не была бы собой, если не думала на будущее, стараясь учесть все варианты будущего. Она не соврала: не лететь в Кван-тон и остаться с пиратом, на его судне, было чертовски соблазнительно. Но это не отменяло  ее долга перед принцессой и рациональной необходимости заручиться если не поддержкой семьи, то хотя бы собственными деньгами. И проведать мать. И раз уж на то пошло - познакомить Нохимэ с Феликсом. Братья, дед, бабка - они не одобрят и не поймут, естественно. Но если разыграть политическую карту Виленсии правильно, они не смогут ей возражать громко.
До Ватарэ вдруг внезапно дошло, что если Фел - кицунэ, то в Кван-Тоне он будет в опасности, особенно в столице. Но точно ли лукавый мальчишка не знает, кто он? Или знает, но не хочет ее пугать, не в курсе, кто она такая? И если она придержит информацию о себе - считается ли это непоправимой ложью и ложью вообще? Ведь прямого вопроса не было. Но если он -лис, она должна его предостеречь.
-А что…То есть, ты попросил не предавать тебя, и я могу обещать, что не замыслю против тебя ничего подлого по своей воле и предупрежу, если обстоятельства будут готовить тебе ловушку. Можешь мне рассказать, что именно ты подразумеваешь под предательством? Ты сказал, что тебя предавали. Ты поэтому летаешь по маршрутам. а не живешь со своей семьей?,- Сумерегава подняла лицо и прикоснулась к подбородку Феликса, легонько поворачивая его к себе.