Это было потрясающе. Так требовательно и так проникновенно, что Феликсу казалось, будто до того он никогда не занимался сексом, и не только не занимался, но и не имел представления, что же это такое, и что партнёрам положено делать. Даже в свой самый первый раз, с девчонкой на несколько лет старше, в плену наркотического бреда он не был так… очарован и так тронут, как был очарован и тронут сейчас. Их с Ватарэ связь лежала выше похоти, пьянящего азарта или даже простой человечьей любви. Она родилась из музыки флейты, отозвалась тихим рычанием кицунэ и потекла по ценам, превращаясь в два могучих потока, что они оба снова и снова сливали в один, переплетая нити волшебной силы, тела и чувства. Парень знал, что живёт этим, что пьёт из этого источника, и, как и кван-тонка, больше всего боялся, что однажды они расстанутся. И ведь это было бы неизбежно, не найдись у фрейлины для него объяснений! Теперь же всё встало на свои места, и юный кюби присваивал флейту заново, утробно ворча в кровавый укус. От желания, что сотрясало тело в оргазме, от какой-то звериной жестокой ревности и от одурелого чувства власти. Прелестная хани была ЕГО. Он – ЕË. Сейчас и навсегда.
Форсайт разжал хватку, выпуская возлюбленную из плена зубов и рук, и стек ниже, жадно хватая ртом раскалённый от страсти и жара разгоревшегося дня воздух. Он не был жесток от рождения, не был безжалостен или кровожаден и, на сколько помнил себя, никогда не стремился к доминированию в постели и к той степени жесткости, за которой страсть превращалась в безудержное безумие, однако, прямо сейчас не ощущал ни вины за оставленные на светлой фарфоровой коже раны, ни стыда за несдержанность и ярость натуры. Ему нравилось ощущать вкус крови во рту, нравилось чувствовать, как дрожит под ним тело сладкоголосой куколки, утопающее в приливах оргазма, нравилось втягивать носом ароматы металла, смазки, спермы и пота. Нравилось на столько, что как бы не диктовал разум необходимость оставить невесту в покое и дать ей еще поваляться в сладостном беспамятстве мига нутро противно сопротивлялось, заставляя тихонько рычать и впивать острые коготки в податливые бока. Аквитанец чувствовал, что и его собственное тело пострадало немногим меньше, и эта легкая боль лишь добавляла утробного удовольствия, напоминая о том, что все это ему не приснилось, что Ата готова принять его со всеми его проблемами и… содержанием. Как и он был готов оставаться с ней вопреки всему здравому смыслу.
Коротко проворчав что-то нечленораздельное, молодой капитан сполз еще ниже, оставил несколько мягких поцелуев на мягком животе и, повозившись, устроил на нем вихрастую голову, медленно закрывая глаза и пряча под тяжелыми веками сусальное золото. Что бы не происходило только что, что бы не ждало их впереди, кюби ощущал себя… дома, и это чувство погружало его в состояние спокойного уюта, прерывая и останавливая извечный отчаянный бег. Он мог теперь просто спать, отдавая изможденному телу мзду за бессонную ночь и тягучее интимное наслаждение.

Когда же Фел, наконец, соизволил проснуться, солнце уже склонилось к закату. Неяркие, расцвеченные розово-багряными красками лучи пробивались сквозь неприкрытые занавески, и лениво лизали пол, создавая ощущение пожара. С Фальянса доносились песни и музыка. Пахло жареным мясом, фруктами и чем-то сладким. Парень сладко зевнул, облизнул губы и потянулся, чувствуя себя по-настоящему бодрым и отдохнувшим. Тело, правда, тотчас же налилось тяжестью и отозвалось болью, отчего аквитанец досадливо зашипел, но в остальном… Все было так чудесно, что за подобный миг не жалко было отдать и вечность.
- Доброе утро, - поздоровался юный лис с открывшей глаза флейтой, - Как ты? Хорошо отдохнула? Если да, то поднимайся – мы, кажется, не проспали гулянья, а значит, успеем вдосталь насладиться веселым праздником! Ты ведь никогда не была на Фальянсе? Мм… Наверное, тебе понравится не все, но… В целом понравится. Что? Ты думаешь, ты выглядишь… свежо?
Форсайт дурашливо рассмеялся. Первым делом, как только проснулся, он оценил состояние памяти, и с наслаждением обнаружил, что помним все, что было. Помнит, как вернулся на виллу, напуганный странным сном; помнит, как райская пташка рассказала ему, что он – кицунэ, помнит, как после они занимались самым безумным и самым дурманящим сексом за все время их близости, а еще… странным образом помнит и то, что было тогда в каюте, и то, что случилось в борделе. Наверное, ему нужно было понять и принять, чтобы мозг перестал противиться, и теперь это произошло. Фел дернул носом, поднялся с постели и прошелся по комнате, ища свежую воду, после чего протянул один стакан Ате, а второй опустошил сам, торопливо и жадно, разлив часть божественной влаги по обнаженной груди.
- Даааа… Ты только посмотри, что ты со мной сделала, испорченная девчонка! - Феликс шутил. Ему не было ни обидно, ни досадно, ни неприятно. Признаться, ему даже нравилось наблюдать многочисленные царапины, но и потешаться над невестой, дергая ее смущение и порядочность, нравилось ничуть не меньше, - Ну ладно я! Мне в силу звериной натуры положено, но ты!!
Высокое ростовое зеркало отразило все прелести нагой фигуры мальчишки, и все следы, что оставило ему пылкое горячее утро. Кровоподтеки и следы от укусов на теле Аты тоже были видны, равно как и краска стыда, залившая ее щеки. Решив, что все же перестарался, Форсайт мягко подплыл к возлюбленной и, сев перед ней на колени, заботливо и ласково погладил белые бедра.
- Да ладно, не грузись на этот счет. Мне понравилось. Я люблю тебя, и я рад, что все так. Помню, нам нужно поговорить, и на деле мне и правда нужно много чего у тебя спросить, но сейчас мне кажется, что я всегда знал, что что-то со мной не так, просто не понимал, что именно. Теперь понимаю. И… мне, конечно, нужно будет время, чтобы все осознать, все обдумать и понять, что нам делать, и как мне с этим жить, но… на нас это не повлияет, и я все так же больше всего на свете хочу быть с тобой. Хочу, чтобы ты стала моей женой, и чтобы когда-то в будущем у нас родилась куча малышей. Я не строил таких смелых планов на будущее, но я обожаю детей, и вроде бы у нас с ними это взаимно, так что… Почему бы и не подумать еще и об этом. Но сперва, конечно, придется узнать о себе побольше. Например, вчера мне приснился сон, в котором я видел мятеж в Сольероне и… думаю, то, что снилось тебе… Я не понимаю, как это работает, но я уверен, что вернулся потому, что ты позвала меня. Я… Вообще-то я не думал, что я вернусь… Надеялся, конечно, что священник сможет мне как-то помочь, но слабо, так что решил, что сбежать будет правильно. Взять команду и улететь куда-нибудь, чтобы не мучить тебя… И я счастлив, конечно же, я счастлив, что мне не пришлось! Это здорово, знать, что я не безумный, что я могу это контролировать, и что я… просто не человек. Не совсем тот, кем привык себя видеть. И… Мне нужно будет написать брату… Я ладно, я всегда был неудачным сыном, а вот он наверно сойдет с ума, когда узнает, что с ним все не так, и все не в порядке.
Аквитанец прервался, задумчиво прикусил губу, прикидывая, как поступить будет лучше, и ласково, по-лисьи потерся лицом о подставленные девичьи руки, оставляя на пальцах легкие дурашливые поцелуи. И пусть за ночь все признаки зверя исчезли, внутри себя Феликс остался все тем же маленьким лукавым кюби.

Наверное, это было здорово, не ошибиться. Не ошибиться в Ате, не ошибиться в себе, не ошибиться в природе их связи. Феликсу нравилось, что возлюбленная может проникать в его сны и, маня, звать его за собой. Нравилось думать, что и он, если захочет, может сделать всё то же самое – если может, в этом ещё предстояло как следует разобраться – однако, такой глубокий уровень откровенности дёргал природную паранойю Форсайта, заставляя воображать не только светлое будущее, но и совсем другие истории. Те, в которых сладкоголосая пташка выбирала свой долг, а не их любовь. Что станет с их связью, если флейта решит её разорвать? Что станет с ним, если она его предаст и бросит?
Аквитанец ничего не знал про ногицунэ и про страшную участь, которую могла подсунуть ему его лисья природа, но всё равно беспокоился, вновь невольно цепляясь за ощущения фрейлины и отвечая на них. Она не скрывала цели визита в Кван-тон, и никогда не говорила, что готова оставить Вилку и её притязания на отцовский престол. Они летели воевать, а не мирно жить, и там, на войне, могли стереться и потеряться любые грани. Юный пират мягко фыркнул, качнул головой, отгоняя противные назойливые мысли, и улыбнулся, вернув на первый план их трепетную любовь и всепоглощающую нежность. «Потом подумаю», - сказал он себе, глядя в сияющие глаза невесты и добровольно отдавая ей то, о чем она попросила, совершенно не сознавая, как именно это делает.
Признаться, Феликс был даже удивлён. Он видел кровоподтёки на фарфоровой гладкой коже, видел следы укусов и не сомневался, что там они и останутся, однако, чем дольше они сидели молчком, глядя друг на друга, тем слабее становились его отметины, покуда вовсе не растворились, точно никогда и не появлялись.
- Обалдеть! – парень шально улыбнулся и тихо присвистнул, опуская и поднимая длинные густые ресницы, - А с собой я тоже так могу? Ну… Заживлять раны… Или для этого нужно годами учиться? – Да, наверняка нужно!
Сам спросил, сам ответил. Смешливо дурашливо фыркнул и, чуть повозившись, снова уткнулся в мягкие бёдра, утопая в ощущении сладостной неги и чувственной близости. Ему не было жаль своей силы, как не было жаль и огней цветущего Фальянса, что они обещали пропустить за приятной духотой и тяжестью воздуха гостевой спальни. Он видел праздник никак не меньше четырёх раз, а Ата… Если ей хочется остаться в постели, пусть так и будет. В конце концов, гулянья всё равно затянутся на неделю, а то и на добрый десяток дней. Они успеют купить себе побрякушки, напиться ароматного вина, нагуляться по побережьям и наслушаться музыки.
- Да хоть час, - мурлыкнул аквитанец, подаваясь под настойчивую ласку тонких, но уверенных и сильных пальцев, - проведём в постели ещё и всю ночь. Потом проснёмся, как порядочные люди примерно в полдень, и, спустившись вниз, станем требовать себе завтрак.
Всё это Фел говорил со смехом и с лукавой улыбочкой на губах, медленно и невинно оглаживая покатые бёдра, оставляя на коже лёгкие поцелуи-касания. Сперва на коленях, потом выше, ещё выше и ещё, едва заметно разводя ноги возлюбленной в стороны и точно украдкой оставляя поцелуи и на чувствительной внутренней стороне бёдер, подбираясь к горячему пульсирующему лону осторожно, неторопливо, но неотвратимо. Почти целомудренно. Пока не коснулся чувствительной точки мягким кратким поцелуем и не разбередил её ловкой игрой самого кончика языка. Звонко рассмеявшись, молодой капитан легонько толкнул райскую пташку назад и, когда та упала на спину, притянул её за бедра к себе, оказавшись головой аккурат между прелестных женских ножек, а лицом возле сладкой промежности. Невеста пока не слишком хотела его, и Форсайт не был уверен, что её нутро отдохнуло достаточно, а потому пока позволял себе лишь неторопливые влажные и аккуратные ласки, полные всё того же трепетного обожания. Жестокий утром, теперь мальчишка обращался с невестой так бережно, точно она и впрямь была фарфоровой статуэткой, и от этой разницы ощущений и чувств его нутро буквально сводило и затягивало в крепкий узел. «Твоя очередь расправляться со мной», - решил Феликс, в какой-то момент оторвавшись от мягких складок и так пошло и вульгарно облизав губы, что Ата немедля схватила его за волосы и вернула обратно.
- Как скажешь, как скажешь, - пропел кицунэ в мягкую влажность разгоряченного тела и оставил длинный напористый след языка, протянувшийся от истерзанного недавней скачкой входа до нежного бугорка сверху.