Если бы Анрэя спросили, как он представляет себе свою первую близость, он ни за что не ответил бы. Несколько месяцев назад, как и всякий мальчишка его лет, он, конечно, думал и воображал, как и с кем это могло бы быть, однако, детские фантазии имели с реальностью не много общего и отличались наивностью, целомудренностью, стеснением. В своей голове юный МакФасти практически никогда не забредал дальше поцелуев и прикосновений, и вот теперь, ощущая близость и их общую с Сольвейг наготу всей кожей, никак не мог решиться продолжить. Ему хотелось вернуться к сладкому плену кухни, к тому теплу и душевности, что они обрели, наконец, хотелось заняться любовью, однако, ему казалось, что даже невозможное физическое удовольствие не заменит того жара, что растекался внутри и изливался наружу короткими вздохами-всхлипами. Это была не любовь, не похоть, не жадность. Это было что-то, доступное только им двоим. Что-то на грани чувств, единения тел и переплетения магии. Анрэй улыбнулся и, ласково огладив бока невесты, опустил руки ей на бедра, как уже делал это там, внизу, где их согревали не только сами они, но и огонь в печи.
- Обещаю, - ответил мальчик, не вполне понимая, о чем говорит подруга. Каким прекрасным Бальдром он станет? Какие худые кости? Зачем смеяться? Он никогда в жизни не позволил бы себе рассмеяться и над самой некрасивой девушкой, но Сольвейг не была некрасивой. Она была особенной. Тонкой, нежной, похожей на дикую птицу, и в том заключалась ее особая притягательность. Для него. МакФасти, конечно же, слышал, что мужчины любят совсем других женщин, и что над необычными предпочитают смеяться. Люди вообще любили смеяться над тем, чего не могли или не хотели понять, - Я обещаю, что никогда не буду смеяться.
Анри тихо хихикнул – прикосновение волос к нежной коже вызвало в нем не только удовольствие, но и ощущение щекотки, и, довольно жмурясь, чуть повернул голову в сторону, позволяя Сольвейг ласкать губами шею, ключицы и плечи и наслаждаться каждым чуть более откровенным касанием. Мальчишке нравилось, как язык очерчивал выступы костей и мягкие ямочки слабых мышц, как горячее дыхание поднимало едва различимые светлые волоски на коже, и как поцелуи становились проникновеннее, настойчивее и глубже, отчего зацелованное место потом начинало немного гореть. В силу своей неопытности МакФасти не знал, почему происходит именно так, и что после таких поцелуев потом остаются налитые следы, но встречал каждый из них с упоением и замиранием сердца и отвечал на ласку протяжными стонами удовольствия, срывающимися с приоткрытых губ.
Так могло продолжаться долго, если бы в какой-то момент во все еще не свободную от паров алкоголя голову не пришла мысль повторить за невестой и проделать с Сольвейг все то же самое: расцеловать ее шею, пусть и с одной стороны, пролизать влажные дорожки по бьющимся венам ниже, припасть губами к выступающим ключицам и, заставив девушку чуть отклониться назад, снова найти соблазнительно торчащую грудь, что вынуждала его дрожать, едва касаясь сосками кожи. Анрэй искренне наслаждался тем, как невеста к нему прижималась, но сейчас хотел сделать что-то и для нее тоже, а еще почувствовать ту ослепительную властную хватку у себя в волосах, что Соль подарила ему в мгновения неукротимого удовольствия. Облизнув припухшие губы, мальчишка лизнул пунцовый сосок, вырвав из невесты нетерпеливый всхлип, чуть подразнил его шустрой ловкой игрой из торопливых касаний и, наконец, вобрал мягкий холмик в горячий рот, принимаясь вылизывать и посасывать сперва одну грудь, после вторую, а после попеременно одну и другую, пока давление Сольвейг где-то внизу не усилилось, и пока ее покачивания не коснулись живота Анри, оставив на нем влажную горячую дорожку смазки.
Мальчик глубоко неровно вдохнул, отрываясь от игр с грудью, и потянулся к сухим открытым губам невесты, даря ей глубокий нежный поцелуй, опьяненный страстью той глубины, на которою только был способен юный МакФасти. Глаза мальчишки посмотрели на девушку лукаво и прямо, руки перехватили бедра удобнее, а пальцы скользнули вниз, едва касаясь возбужденного лона. Чтобы достать сильнее и глубже, Анри пришлось изловчиться, но он все же сумел перевернуть Сольвейг на бок и оставить одну ее ногу высоко у себя на талии, а вторую где-то внизу. Перевернуться еще и самому оказалось уже гораздо труднее, но это было и не столь важно – максимально раскрытые складки вполне позволяли настойчивым пальцам изучать и себя и пульсирующий вход, при самом слабом надавливании на который Анрэй едва не задохнулся от вожделения, ударившего в голову. Хотеть физически он, увы, не мог, но это не защищало мальчика ни от буйства гормонов, ни от приливов вдохновения, ни от настойчивого любопытства.