Едва ли когда-нибудь в своей жизни Анрэй делал что-либо столь же волнительное, как сейчас. Ему было не до того, чтобы копаться в воспоминаниях или пытаться анализировать все прежние жизненные события, однако, даже случись такая возможность, он не отыскал бы ничего хоть сколько-то сопоставимого. С чем вообще можно сравнить первую близость с женщиной? С первым поцелуем? С первой встречей с драконом и с первым прикосновением к шершавой чешуе? – Может быть, у кого-то из МакФасти эмоции и совпали бы, но тогда, рядом с огромным ящером, юный наследник клана чувствовал только страх, а теперь его охватила странная смесь ощущений, в которой трепет, смущение, волнение, робость, азарт, любопытство и возбуждение неустанно сменяли друг друга, качая сознание мальчишки то в одну, то в другую сторону. Ему то становилось ужасно неловко и стыдно, что хотелось сгореть на месте или провалиться сквозь землю, то вдруг делалось нестерпимо жарко, точно внутри рос огромный магмовый шар, расползающийся по венам, то в глазах вспыхивал лукавый интерес любознательного ребёнка и исследователя, стоящего на пороге самого важного и самого ценного открытия в жизни. Анрэй не сдерживал своих чувств, не искал им причин и названий, и оставался абсолютно открытым, искренним и готовым ко всему, что происходило между ним и его невестой. Он сам так решил. Сам уже трижды ответил да. Сам углубил их ласки, добавив дружеской нежности совсем иных красок, и сам же разбередил Сольвейг, мечтая узнать и увидеть её другой: своей, преданной, живой и бесстрашной. Оба они учились не бояться, и прямо сейчас мальчишка не мог сказать, кому из них эта наука даётся лучше: ему, неопытному юнцу, не знающему, имеет ли он хоть какое-то право распоряжаться девушкой, что родичи вверили в его беспомощные руки, или ей, взрослой женщине, вынужденной подавлять и острые желания и яркие порывы, лишь бы не ранить его хрупких чувств. Учитывая разницу в возрасте, это, наверное, и не могло быть просто, но юный МакФасти, однако, очень старался вести себя так, точно между ними нет ни пропасти лет, ни иных возможных препятствий.
Анрэй улыбнулся и мягко кивнул на просьбу. Это было ужасно стыдно, смотреть, что показывает невеста, ощущать дрожь её горячего влажного тела и повторять за ней, превращая прикосновения в первые глубокие и совсем настоящие интимные ласки. Едва ли, впрочем, это действительно было глубоко и так, как нужно – мальчишка ходил в бани с отцом и его друзьями, и хорошо представлял, что его пальцы совсем не похожи на то, что есть у взрослых мужчин – но опирался на стоны и хрипы Сольвейг, на её торопливые кивки, на звонкие вскрики и искусанные губы. Честно говоря, возбуждение не показалось МакФасти красивым и пару раз он даже попытался освободить руку, боясь, что сделал что-то не так – такое искажённое было у невесты лицо – но она с такой решительностью стиснула его запястье, что непонятные лишние мысли словно вымело добротной метлой. Так было хорошо. Так было правильно, и неловкие, брошенные сквозь судорожные вздохи слова лишь подтвердили это, вселяя в Анри надежду, что он не так уж ничтожен и безнадёжен, и что его невеста – не самая несчастная девушка на земле. Конечно, он многого ещё не знал и не умел, однако, Моран всегда говорила, что желание – уже часть успеха, а что мальчик точно хотел, так это стать для Сольвейг не только надёжной опорой, но и верным любовником. Таким, к которому ей хотелось бы возвращаться, пусть и не прямо сейчас но потом, когда их постель станет общей, и когда по всему Дрэгонхоллу поползут противные слухи об инвалиде-муже и его несчастной жене. Может быть, кто-нибудь даже осмелится предложить бедняжке свои услуги, и одна только мысль о столь вопиющем неуважении и унижении показалась  МакФасти чудовищной. Его жена никогда не встретится ни с чем таким, и он… он научится!
Мальчишка поджал губы, злясь на себя самого, и несколько раз повторил то, что показала ему невеста, пробуя менять то скорость, то глубину, то размах. Ему показалось, что сперва Соль нравились неторопливые погружения с мягким нажимом, но, чем дольше он ласкал её там, внизу, тем судорожнее она дышала, тем сильнее сжимала его пальцы, и тем отчётливее пыталась двигаться самостоятельно, чтобы насадиться сильнее и протолкнуть его руку глубже. Невольно Анрэй подумал, что, если женщины этим местом рожают детей, то, наверное, туда поместится и вся его кисть, но пробовать, конечно, не стал, лишь, в какой-то момент не стал вытаскивать пальцы совсем и продолжил двигать ими короче и быстрее, задевая какую-то точку внутри, от прикосновения к которой Сольвейг каждый раз ощутимо вздрагивала и срывалась на тонкий крик. МакФасти, признаться, и сам едва на него не сорвался, и, если невеста стеснялась, боясь, что их обнаружат, то он, пожалуй, хотел быть услышанным. Хотел, чтобы проходящие мимо слуги – случись им пройти – услышали его, их, довольные стоны и поняли, что он не никчёмный калека, что может только ходить под себя и лежать в постели. Он может всё то же, что и его отец и, может быть, даже больше, потому что Дугал МакФасти ничего не знает о чуткости, такте и нежной заботе. Он – другой, но не жалкий и не ничтожный!
Подчиняясь злому порыву, Анрэй прижал невесту к себе, прокладывая по шее сбивчивую дорожку из жарких поцелуев, и заработал рукой медленнее, вновь возвращая размах, и отчаянно стараясь пройти путь от самого верха влажной горячей промежности до той точки внутри так настойчиво и откровенно, чтобы Сольвейг ощутила каждый миллиметр движения, каждый ход вперёд и назад, и чтобы не отпускала его совсем, вцепляясь судорожно и дико, точно была хищным зверем, а не человеческой женщиной. Это было немного больно, рука, с непривычки, устала, но мальчишка не думал ни отступать, ни просить о пощаде. Он справится, и они запомнят эту ночь как их первую чудесную ночь, из которой каждый выйдет уже немного другим.

Отредактировано Анрэй (Пн, 15 Сен 2025 00:21:29)

Анрэй не знал, чего они ждут. Будучи сыном Барра, он, конечно, не раз становился свидетелем тому, как знатные господа сношаются с хорошенькими служанками, но никогда не задумывался над тем, что там действительно происходит, и как это всё заканчивается. Мальчишка видел, как двое качаются, слышал их стоны, крики, а порой и рычание, похожее на звериное, но не давал себе труд задуматься, что чувствует в этот момент женщина, и каков он, её конец. С мужчинами всё было ясно, но вот с женщинам… Сегодня МакФасти много чего узнал. Узнал, как выглядит его первая и последняя женщина без одежды, узнал, что между ног у неё очень горячо и влажно, и что ей нравится, когда её трогают в определённых местах, и теперь должен был узнать ещё и что такое женский оргазм. Увидеть, запомнить, понять, как его достичь, и пусть пользоваться Анри мог, как ему казалось, только руками в этом не столько отражались его невозможности, сколько находили себя те свободы, что позволяли всецело принадлежать женщине, и не утопать в собственных ощущениях. Юный МакФасти смотрел на Сольвейг во все глаза, как смотрят на величайшее из сокровищ и Чудес Света. Ещё не с любовным трепетом и обожанием, но с любопытством первооткрывателя и довольством мастера, что встретил самого отзывчивого и благодарного зрителя, хотя в их странном тандеме учеником и зрителем скорее был он сам, нежели молодая ведьма. Она открывала ему свои тайны, она учила его премудростям и, вместе с тем, она подчинялась и отзывалась, то умоляя, то падая в горячий плен его рук, то бесконечно усыпая его поцелуями, на которые мальчишка то отвечал невпопад, а то и не отвечал вовсе, предпочитая слушать, наблюдать и направлять Сольвейг к желанному для них обоих концу.
- Не останавливаюсь, - тихо пролепетал Анрэй, улыбаясь глупой счастливой улыбкой, за которой терялись и меркли любые другие эмоции, - и не остановлюсь. Не сейчас.
Он изловчился и мягко поцеловал девушку в светлый лоб, запечатляя одну из тех печатей, что мог и хотел оставить на её коже. Легкая и невинная она не слишком-то подходила месту и всему тому, что они теперь делали, но мальчик хотел показать невесте, что готов дать ей гораздо больше, чем просто ласки и нежность. Как мужчина, хотя и не состоявшийся, юный МакФасти хотел продемонстрировать Соль, что теперь они связаны, и что он будет её защищать, и что непременно останется с ней, что бы не ждало их дальше, и какую прекрасную девушку не посулили бы ему через несколько лет. Браки, конечно, расторгались, особенно те, что были подобны их будущему браку, но Анри, приняв решение раз, намеревался упрямо стоять на нём и следовать тем словам, что крутились в голове, но никак не шли на язык. Что-то там было про «в горе и в радости, в болезни и в здравии», однако, точнее волшебник не помнил, а придумывать не хотел, полагая, что ещё спросит об этом у Сольвейг, и покуда она трепетала под тяжестью прикосновений и утопала в сладострастии, продолжал двигать пальцами, сохраняя ритм.
Ему нравилось ощущать жар и липкий пот измученного желанием тела; нравилось чувствовать, как тугое лоно обхватывает пальцы и тянет их глубже, то мягко обнимая, то сжимая отчаянно в приступах судорог; нравилось держать крепкое девичье бедро и наслаждаться его весом; наконец, нравилось прижиматься к мягким холмикам груди и ласкать нежные впадины на ключицах, вырывая из тела Сольвейг крупную дрожь и крики. Ему понравилось даже то, как невеста в него вцепилась, и, когда она обмякла, какое-то время МакФасти просто лежал, глядя в расслабленное раскрасневшееся лицо и переводя сорванное дыхание. Такого с ним никогда не случалось, и, если бы он попробовал угадать, как это будет, не предположил бы и половины того, что получил сегодня.
Анри показалось, что Сольвейг что-то задумала, когда их глаза наконец снова встретились в более-менее осмысленном выражении: что-то лукавое, что-то любопытное и, наверняка, совершенно бесстыдное. Может быть, даже слишком бесстыдное для первого раза, но, если они уже позволили себе этот первый раз, то почему должны отказывать в чём-то другом? Мальчик так точно не думал противиться, с готовностью принимая и познавая, вот только…
МакФасти отвёл от лица подруги липкую длинную прядь и задержал руку на бархатистой щеке, оставляя на мягких волосках запах пота, кожи и смазки.
- Я хочу кое-что спросить, прежде, чем мы продолжим… Ты… Ты помнишь слова брачной клятвы? Я помню только обрывки, но она нужна мне целиком. Поженимся прямо сейчас? Чтобы это устроить, нам не нужны ни кольца, ни чужие желания, никакие иные свидетели, кроме нас самих. Эти слова свяжут нас сильнее брачного обода, красных нитей и крови. Так что, если ты согласна, давай всё устроим, а потом… Потом можем делать всё что придёт нам в головы.
Анрэй мягко сдержанно улыбнулся, привычно опуская голову и отводя глаза, однако, решимость его в этот момент всё равно была очевидна.

Анрэй слушал Сольвейг внимательно. То, что она говорила, было ему важно, и слова, произнесённые пока без особого чувства, оседали в памяти, повторенные вслед за ней одними только губами. «Моя печаль – твоя печаль, твоя радость – моя радость…» Так просто, так искренне, так понятно. В силу возраста мальчишка ещё не начал думать о том, как это, на всю жизнь, и как это действительно принадлежать кому-то, однако, задумался прямо сейчас, и, вторя клятве, не ощутил ничего такого, что противилось бы этим словам. Разве не за тем люди вступают в брак, чтобы любить друг друга, заботиться друг о друге и всё делить на двоих? По крайней мере, всё должно было быть так, хотя, МакФасти знал, клятвы эти легко нарушались, и те, кто обещал быть рядом и держать за руку, вдруг отворачивались и уходили, унося своё к кому-то другому. С его отцом так случалось, но Анрэй не желал и не думал за ним повторять.
- Не совсем, - ответил он, ловя руку Сольвейг и сжимая её пальцы в жесте поддержки, уважения и безграничного доверия, - я хочу призвать Духов Рода в свидетели нашей клятвы и поклясться им и тебе, во всём том, в чем обычно клянутся на свадьбах. Мне… Нет нужды принимать тебя в семью как-то особенно, потому что ты МакФасти, и для тебя ничего от этого не изменится, но я хочу, чтобы предки меня услышали, и чтобы наш брак был чём-то большим, чем данью традициям и старым обрядам. Я… не должен связывать себя мирскими узами, и один раз Духи уже наказали меня за то, что я слишком ценил свои земные привязанности, потому я хочу забрать тебя на свой путь и разделить с тобой твою ношу, так же как ты разделишь мою. Если только захочешь и согласишься её принять.
Мальчишка прервался и замолчал на время. Он не хотел всё портить, не хотел, чтобы его особенный дар становился обузой еще и для Сольвейг, но не признаться невесте прямо сейчас не мог. Это было бы подло, заставить её решать, не давая знаний, и пусть оттого становилось ужасно страшно и горько, девушка оставалась в своём праве и в личной свободе, и Сфайрат, пожалуй, не стоил того, чтобы невольно связать судьбу с обречённым.
- Я… Я не просто так вижу духов, - МакФасти сел поудобнее и потянулся к подруге, желая её обнять, - когда я ещё только должен был родиться, а маму отравили, она заключила сделку с Духами Рода. Сделку, которая позволила мне остаться в живых, но, вместе с тем, навсегда связала меня с мертвецами и с Островами. Моя мама отдала меня Духам, пообещав, что когда я вырасту, я стану Хранителем Рода. На самом деле я не до конца понимаю, что это значит, и как это быть Хранителем, но Тамир – Дух прежней Хранительницы, что вот уже дважды спас меня от неминуемой смерти – говорит, что у меня нет выбора, и что я всё пойму постепенно. Если я откажусь от этого, то умру… И… Духи не любят, когда я слишком много думаю о живых или слишком кого-то слушаю… Думаю, если мы с ними договоримся, они тебя примут. Я постараюсь, чтобы так и было… Если ты, конечно, не против. Этот выбор нельзя будет отменить и исправить. Я… Я очень рад, что ты меня выбрала, правда, но я не хочу обманывать тебя или обещать что-то, что не сумею дать. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы ты и я были… Так что, если ты мне позволишь, я начал бы со слов: ты – моя, а я – твой. А потом уже про дом, про печаль и радость. Про дом – тоже очень важно. У нас будет общий дом и общая жизнь, и я никогда тебя не оставлю. Ты никогда не будешь одна. И даже смерть не разлучит нас, потому что и в смерти мы будем едины. Ты… Ты этого хочешь? Ты согласна выйти за меня замуж и быть со мной в жизни и в смерти?
От волнения Анрэй закусил губу, а ладошки его вспотели, но пальцы так и не отпустили пальцев, цепляясь за Соль с надеждой и верой. Если ни она, то никто. Мальчик этого не замечал, но теперь вдруг понял: никто, кроме подруги, не сможет разделить этот путь, никто, кроме неё, не поймёт, и не решится принять. Он и сам, наверное, не решился бы, поменяй судьба их местами, однако, его нареченная была особенной, и юный волшебник очень хотел, чтобы она оказалась не такой, как другие, ещё и в этом.