Как и любой другой мальчишка его лет, Тессей не раз воображал, кто и при каких обстоятельствах станет его первой женщиной, однако, даже в самых смелых и откровенных фантазиях не видел в этой роли свою старшую сестру, а если и представлял ее в одной постели с собой, то после непременно испытывал дичайшее чувство стыда, перемешанное с глухим презрением к собственным откровенным мыслям. Тави казалась младшему брату возвышенной, особенной, далекой от низменных утех… и, тем не менее, сейчас рядом с ним была именно она, и именно ее сладострастные стоны заполняли собой душную гостиную фамильного особняка. С какой стороны не взгляни, это было чертовски пошло и чертовски неправильно, но, как и прежде, получив разрешение, отступать Рэдфорд не собирался. Только не теперь, когда все на столько восхитительно, прекрасно и упоительно, что уже даже почти не стыдно. Ни за открытость, ни за распущенность, ни за непозволительную, недопустимую дерзость. Кому их судить, если никто не узнает? А если вдруг и узнает, какое им двоим дело до мнения тех, кто даже в половину не может себе представить, какого это, быть ими и на их месте?
Тесс вторично заливается краской, отвлекается от поцелуев и с силой прикусывает губу, до того вызывающе-развязным кажется ему простой жест сестры. Наверно он своевременен, уместен и необходим, но мальчишка смотрит во все глаза и никак не может поверить, что это и правда происходит, что перед ним действительно Тави, а не какая-то продажная девица, выпившая оборотное зелье. Окажись это так, Рэдфорд, пожалуй, даже не удивился бы, но за все время прогулки он ни разу не выпустил сестру из виду, а, значит, у кого-то другого не было и шанса занять ее место. К тому же, об их маленьком приключении заранее никто не знал, а значит, никак не мог спланировать и осуществить столь сложный многоступенчатый план. Да и потом… При отрицании прочего, этот кто-то должен был залезть и в его голову, но никакого влияния извне не было… Зато было горящее ухо и привычная холодность Тави. Сестра пыталась избавиться от него, хотела расслабиться, отдохнуть, полежать в безопасности и тишине, а это… Это проиходит потому, что оба они чертовски устали и… Пытаются быть нормальными? В происходящем, конечно, той самой нормальности почти нет, но, с другой стороны, а в чем она вообще есть? В стремлении запереться в одиночестве? Или, может быть, в едва одолимом желании сигануть с крыши? Нет уж, пусть «нормально» выглядит так! «И все же… Как же это немыслимо пошло…»
Не найдя ни сил, ни возможностей совладать с бьющими в голову и переполняющими его ощущениями, Рэдфорд отводит глаза и возвращается к поцелуям, спускаясь губами так низко, что теряется не только в эмоциях, но и в сплетении ароматов, и в окутавшем их обоих возбуждении. В штанах становится невыносимо тесно, в животе скручивается тугой комок желания, и Тесси с трудом сдерживается, чтобы не сделать ничего резкого, и остаться таким же нежным, каким и был. «Зачем?» - стучит на задворках сознания, но сегодня мальчишка предпочитает слушать не собственное тело, а надорванный и сиплый голос Октавии, переходящий то в крик, то в стон, то в грудное мычание. Ей уж точно виднее, как надо, а ему будет восхитительно хорошо при любом варианте, кроме того, где все завершится ничем и никак. «Для тебя, и ради тебя. Все сегодня ради тебя».
Рэдфорд улыбается, оставляет последний в цепочке прочих поцелуй на бедре и возвращается мыслями к тому, что видит перед собой. Невольно он думает о том, что с Тави им точно не понадобилось бы треклятое лавандовое масло, а еще, что ему чертовски сильно нравится и тело сестры, и то, как оно реагирует на желанные прикосновения. Там, внутри, на столько горячо и влажно, что от одного только прикосновения к этому жару, кажется, можно сойти с ума или, как минимум, захмелеть. И тем сложнее держать самого себя под контролем и не срываться ни за грань удовольствия, ни в откровенную нелепую чушь. Тесси хочется что-нибудь сказать и как-то выразить свои чувства, но мысли тонут в пучине вожделения, а возможные слова так и застревают в горле, оставаясь невысказанными. Да и кому они здесь нужны? – Пустые фразы никогда не заменят того, что могут дать и поведать прикосновения: вульгарные, вызывающие, откровенные.
Как и всегда, парнишке абсолютно плевать на то, что он чего-то не умеет или не знает. На то, чтобы научиться, у него – как ему думается – впереди есть вся ночь, и уже после нее все будет иначе. После Октавии не придется ничего показывать и объяснять, а ему самому перестанет быть неудобно одновременно двигать пальцами и скользить языком. В конце концов, ничего сложного в этом и правда нет, а всхлипывания и крики сестры, определенно, стоят того, чтобы приложить усилие. Да и стоит ли называть усилием то, что приносит наслаждение не только твоей женщине, но и тебе самому?
Рэдфорд чувствует, как податливое лоно сжимает его пальцы, и как напрягается в экстазе тело старшей сестры. Будь все иначе, наверняка это было бы даже немного больно, но сейчас все оглушительно безумно хорошо, и каждой клеточкой своего существа мальчишка ощущает безграничную любовь и абсолютную нежность, что сейчас гораздо важнее всех прочих эмоций, страстей и желаний. Кое-как успокоив собственное сбившееся дыхание, он осторожно укладывается между Октавией и спинкой дивана, поворачивает женщину к себе лицом и, облизнув губы, ласково целует возлюбленную сперва в лоб, а затем в переносицу. Еще влажные от смазки пальцы скользят в коротких темных волосах, очерчивают линию скулы и по груди и боку спускаются вниз к пояснице и ягодицам, чтобы оставить невесомые узоры на обнаженной коже.
Тесс не против продолжить – и это очевидно – но, как и прежде, ничего не говорит и ни о чем не просит.

Отредактировано Tessey Radford (Сб, 21 Сен 2024 00:12:43)

Обниматься с Октавией физически почти больно. От каждого прикосновения затвердевших сосков к разгоряченной коже, и бедер к бедрам, узел возбуждения стягивается все сильнее, а пах сводит такой ощутимой судорогой, что Тессей невольно ловит себя на желании послать заботу и нежность к драккловой матери и обойтись с Тави так, как диктует не дикое щемящее чувство в груди, но собственное тело, измученное вожделением и невозможностью получить желанную развязку. То, что происходит теперь, одновременно пытка и, вместе с тем, величайшее наслаждение; миг, что может случиться только однажды и не повторится уже никогда. Где-то внутри себя Рэдфорд радуется, что с ним сейчас именно Тави, что это ее руки касаются его тела, заставляя его кусать губы, дрожать и давить рвущиеся наружу стоны и стискивать зубы. С кем-то другим, вероятно, было бы иначе, но с Октавией все на столько превосходно, что никаких слов не хватит, чтобы описать, хотя бы, десятую часть ощущений. И этот ее взгляд, смотрящий прямиком в душу. Даже оставаясь прикрытым бельем и штанами, разве можно быть более обнаженным и откровенным?
Тесси щурит глаза и неотрывно смотрит сестре в лицо, отвечая на ее глубокий проникновенный взор, полный понимания, счастья и страсти. Его собственный, бывший таким нежным сперва, теперь наливается привычной неукротимой решимостью, а зрачки становятся тем шире, чем откровеннее делаются ласки и прикосновения горячих женских рук. Октавия не груба. В ее ладонях нет чудовищной силы, а в движениях – яростных порывов, но ее так много, и все ее существо на столько всеобъемлюще, что, если бы Тессею вдруг пришла в голову мысль сравнить сестру со стихией, он сравнил бы ее с морской пучиной, в которую ты угодил и из которой не можешь вырваться. Куда бы ты не взглянул, не увидишь и горизонта, как бы глубоко не вдохнул – ощутишь лишь тяжелый воздух и соленую влагу. Впрочем, и не соленую тоже.
Поцелуи становятся глубже, проникновеннее, решительнее. Рэдфорд плохо соображает, что делает, и не столько уже управляет процессом и самим собой, сколько подчиняется всему тому, что делает Тави, позволяя себе ответные ласки, сладострастные стоны и возбужденную дрожь, и каждый раз, когда сестра касается его там, не делая ничего больше, парень жмурится и кусает губы, точно борется с болью и тяжестью целого мира. Его лицо и тело полыхают, легкие наливаются воздухом и опадают, сердце бешено колотится, отдаваясь одновременно в ушах, в висках и в груди. Руки хаотично ласкают податливое женское тело, наверняка оставляя на боках и ягодицах синяки, но, когда касаются налитой груди, становятся нежнее и мягче – Тесс помнит, что не должен причинить боль, а сестра уже сполна доказала, что даже самые невинные поцелуи и ласки сосков заставят ее дрожать, стонать и гореть от желания.
Им обоим душно, тесно и невыносимо жарко. Мальчишка чувствует, как напрягается тело сестры, как сбивается ее дыхание, и как в промежности становится так же горячо и влажно, как было несколько минут назад. Оказаться внутри хочется на столько сильно, что Рэдфорду приходится оторваться от поцелуя, отвернуться и сжать руки в кулаки, попутно стиснув пальцами покрывало, лежавшее на диване. Впрочем, стоит Октавии воспользоваться моментом, чтобы изменить позу, Тессей судорожно двигает бедрами вверх, запрокидывает голову назад, жмурится до рези в глазах и с силой зажимает ладонью рот, чтобы не закричать и не испортить момента. Отчего-то ему думается, что вести себя так развязно не стоит, но тело откликается на каждую ласку с таким жаром, точно никогда прежде ничего подобного не ощущало. «А ведь мы еще даже не начали», - думает юноша, мысленно потешаясь над собственной несдержанностью и податливостью. Может быть, потом он привыкнет и успокоится, а пока каждое новое ощущение делает его взгляд пьянее, жесты – грубее, а напряжение – очевиднее. Признаться, Тесси с трудом понимает, как ему хватает сил сдерживаться, но, едва сестра впускает его возбуждение в себя, последние барьеры рушатся, остатки мыслей из головы исчезают, а безудержный неутолимый огонь желания выжигает и нежность, и мягкость, и оставшиеся еще в уголках сознания крохи стеснения и стыда. Они зашли так далеко, что не остановятся, пока не напьются друг другом и не рухнут от усталости, и до тех пор, пока этот миг не наступит, Рэдфорд будет сжимать в ладонях бедра сестры, то задавая ей темп, то удерживая на себе и прижимая так тесно, на сколько это возможно, то помогая подняться и почти освободиться от терзающей ее тело плоти. Он будет менять темп с быстрого на медленный и обратно. Будет переходить с бедер на талию, а с талии - на ягодицы. Будет то подниматься, чтобы коснуться губами колышущейся груди, трепещущей шеи и острых ключиц, то снова падать на спину, улыбаясь восторженно и абсолютно счастливо. Будет собой, живым и помнящим, что такое страсть к жизни; таким, каким бывал только в самые сладостные, горячие и неповторимые из минут.

Отредактировано Tessey Radford (Пн, 23 Сен 2024 17:35:30)

Тессею очень хочется, чтобы единение их тел не заканчивалось никогда; чтобы сладострастные стоны бесконечно разлетались по душной комнате, заполняя собой все пространство; чтобы воздух горел и пылал, как минимум, до утра, почти обжигая собой влажную от испарины кожу; чтобы секунды тянулись медленно, а завтра не наступало вовсе. Завтра все уже будет иначе. Завтра они с Дианой вернутся в Хогвартс – если сестра, конечно, снова не выкинет какой-нибудь фортель – а Тави останется в плену книг и бесконечных поисков. Если подумать, у них так оглушительно мало времени на жизнь, но еще меньше на то, чтобы просто побыть вдвоем, и оттого каждый миг особенно ценен и важен, равно как и каждый вздох, каждое прикосновение, каждый смазанный жест или поцелуй. Других может просто не быть. То, что есть сейчас, может больше не повториться…
Рэдфорду оглушительно жаль, что все завершается быстро. Он не удивлен тому, как скоро его тело его подставило – удивляться стоило тому, что оно вообще каким-то образом дотянуло до близости тел, а не излилось прямиком в белье – но все равно, помимо пьянящего восторга и наслаждения ощущает легкий укол вины и толику сожалений. Миг мог бы и не растворяться в прошлом, оставляя после себя лишь память и жар, и то особое состояние не полного понимания, но абсолютного единения. Тессей довольно улыбается зацелованными губами и, прикрыв глаза, мягко роняет руку на спину Тави, что теперь не сидит сверху в горделивой и по-своему властной позе, но прижимается ласково и нежно, позволяя любовнику ощущать себя сильнее и старше. Признаться, парень и не помнит сейчас ни про разницу в возрасте, ни про то, что спит с собственной сестрой. В его голове, как и прежде, нет ни крупицы сомнений, а сердце полно такой откровенной теплоты, что от одной нее, кажется, можно задохнуться и забыть обо всем на свете, кроме горячих ладоней и неторопливых касаний.
Рэдфорд не убирает с лица улыбки. Ему так оглушительно хорошо, что боль и горечь, давно пропитавшие нутро, практически не ощущаются за ласковой заботой, сердечностью и тем чувством, что, кажется, всегда было, но никогда прежде не позволяло себе поднять голову и показаться. Признаться, оно довольно смущающее, но разве может быть это важно, если вы все еще вместе, а самая прекрасная из женщин доверчиво жмется к твоему телу, изучая его изгибы и то, что не замечала прежде.
Тесси приоткрывает глаза и смотрит, как Тави целует чернильные линии, оставленные под кожей совсем недавно, тихо прокашливается, чтобы не звучать откровенно хрипло, и, совладав с непокорным еще дыханием, тянет женщину выше и ближе к себе.
- Это защита от гнева, - голос звучит глубже и насыщеннее, чем обычно, но, вместе с тем, немного дрожит от возбуждения и только что пережитого оргазма, - сделал, когда вернулся, пока Фил еще был в больнице… В Бирме я позволил ярости взять над собой верх, и мне не понравилось то, к чему это привело. Вернее… Очень понравилось… Но я не хочу, чтобы за меня говорили гнев, злость, чувство мести и ненависть… Я потом расскажу, что там произошло, когда успокоюсь, ладно?
Вообще-то Тави не спрашивала, и Тесси об этом помнит. Он говорит потому, что привык быть искренним с сестрой, но иногда правда такова, что делиться ею не хочется, да и сестра не глупа, если захочет, поймет и без лишних слов, особенно если решится поверить в самый худший из вариантов, а не остановится на мысли будто бы ей почудилось. На мгновение парнишка задумывается, убивала ли Тави кого-нибудь, но та отвечает на его неозвученные потаенные страхи таким нежным поцелуем, что и эта боль затирается, отступая перед чувствами куда более сильными, глубокими и насыщенными. Здесь, на диване в гостиной, нет места горечи, скорби, тоске и ужасам. Они вернутся, стоит объятиям разомкнуться, а коже утратить тепло прикосновений и ласк, но, пока все это продолжается, сознание охотно устремляется в омут похоти и страсти, а возбуждение плоти берет верх над велениями разума.
К счастью, Тессею не нужно много времени, чтобы захотеть снова и не дать Октавии расслабиться и забыть о неутоленной жажде. Он еще непозволительно юн, и в этом есть и свои преимущества, и свои недостатки. Рэдфорд знает, что его терпение далеко от совершенства, но зато он горяч и несдержан и может повторить все несколько раз подряд. Сестра, правда, наверняка предпочла бы иной темп и ритм, но с этим в ближайшее время точно уже ничего не поделаешь. Все будет так, как есть. Впрочем, судя по возгласам, улыбкам, выдохам и влажным звукам, Октавии хорошо и так. Она горит желанием, раскрывается откровенно, обнимает жадно и решительно подается навстречу порывистым движениям брата. Ее руки хаотично вцепляются в его спину, а ноги то обнимают талию, то соскальзывают ниже, чтобы после торопливо вернуться обратно.
Поддержать сестру Тессею не сложно. Чтобы упираться в подлокотник под ее головой, ему хватает и левой руки, тогда как правая уверенно обнимает женское бедро и прижимает его к себе, чтобы сделать вхождение еще глубже и еще откровеннее. Больше Рэдфорд не улыбается. Его лицо искажается вожделением и становится сосредоточенно-яростным. В карих глазах огнем полыхает неутолимая жажда обладания, перемешанная с ощущением безраздельной власти. В этот момент Тесс совсем не ребенок, и все его повадки напоминают свирепого хищного зверя, который добрался до желанной добычи, и которую никогда не отпустит. Мышцы наливаются силой и перетекают под кожей при каждом движении, взгляд упирается в лицо Октавии и не отрывается от него, пока волшебница не утыкает голову в шею любовника.
Переставая обнимать ногу, Рэдфорд меняет руки и зарывается пальцами в короткие темные волосы, прижимая лицо сестры к своему плечу. Он уже слышит, как она затихает, как тихо и запальчиво бормочет свою кроткую просьбу, и той жалобной искренности, которой она напоена, горячий узел внутри живота разрастается еще сильнее, а голову окончательно сносит. Тесс опускает сестру на диван, упирается в подлокотник уже двумя руками и трахает ее так неистово и размашисто, как только Октавия и их общая поза то позволяют.
Этот последний рывок длится всего ничего, но он на столько яркий, на столько сладкий и на столько мощный, что после мальчишка просто сваливается рядом и, прижимая к себе горячую сестру, тихо безумно смеется, свободной рукой убирая с лица прилипшие волосы. Внутри его все еще трясет, и каждое прикосновение кажется почти болезненным, но… он абсолютно и безоговорочно счастлив, и с ощущением этим всеми силами пытается не расстаться.

Это было оглушительно, невероятно, удивительно хорошо. Тессей еще наслаждается моментом, еще ощущает эфемерный след от прикосновений, еще слышит их с Тави крики и стоны, но, чем медленнее бьется его сердце, и чем ровнее становится дыхание, тем отчетливее и неизбежнее возвращается стылая, отвратительная реальность, в которой нет ни счастья, ни упоения, ни даже покоя. Парень болезненно жмурится, пытаясь сохранить теплоту ощущений, с силой стискивает зубы и раздувает ноздри. Ему хочется, как в детстве, забраться под одеяло и утонуть в собственных фантазиях, тем самым отгородившись от всего мира, однако, то, что спасало ребенка, уже никогда не поможет взрослому. Да и, если бы это правда могло что-то для него изменить, Рэдфорд не позволил бы себе просто спрятаться и оставить сестру одну. Она нужна ему, но и он ей нужен не меньше.
Пока Тави не видит, Тесси привычно хмурится своим мыслям, и какое-то время не говорит и не делает ничего, слушая тишину и дыхание. Воздух пахнет теплом и сексом. Тело налито тяжестью и не желает лишний раз двигаться. Мышцы приятно расслаблены, а голова – пуста. В отличие от сестры, парень не ощущает ни сожалений, ни стыда, ни вины и, если о чем и задумывается, так это о том, что зря не принес с собой палочку. Вода бы им точно сейчас не помешала! Следуя за шальной идеей, Рэдфорд шарит глазами по полу, пытаясь отыскать палочку сестры, но замечает лишь ее сумку и разбросанные по полу книги. «Блин, вы еще…» Тесс вспоминает, что собирался посвятить ночь чтению, но легко расстается с этой мыслью и, не желая наблюдать безмолвного осуждения, переворачивается на бок, утыкаясь носом в шею Октавии и оставляя на все ещё горячей коже влажные следы поцелуев. Руки сами собой скользят по упругим бедрам, рукам и плечам, и в этих ласковых прикосновениях больше нет ни напора, ни жажды, ни страсти, только отчаянная забота, тихая нежность, сердечность и страх потери. Как бы ни пытался Рэдфорд подавить в себе это чувство, как бы не гнал прочь жуткие мысли, они все равно неизменно возвращались, превращая «хорошо» в «плохо» и вытравливая из души даже слабые искры надежды.
Тессей тяжело вздыхает, но, стоит сестре повернуться к нему, легко улыбается и встречает ее поцелуй такими же мягкими, кроткими и почти невинными поцелуями. Всего миг, всего несколько прикосновений, но от каждого из них мучительно тяжело и больно. Не потому, что так неправильно и нельзя, не потому, что недопустимо, но оттого, что непринужденная ласка выглядит как прощание, после которого ничто не случится и не повторится вновь. Вот они еще вместе, еще греют друг друга теплотой тел, но, стоит им спуститься с дивана, и жизнь вновь потеряет краски, а они, вполне вероятно, разойдутся по комнатам, закрывшись и от мира, и друг от друга. Если вспомнить, молчать стало уже привычно. Они вообще со многим свыклись за последние годы, и этот секс так отчетливо и ярко выделялся на общем фоне, что, наверно, и не должен был случаться вовсе. Они заслужили право на счастье, могли позволить себе перерыв и отдых, но выбирали кошмары, неверие и бесконечный бег в колесе.
Рэдфорд чуть отстраняется, давая себе возможность говорить, внимательно слушает Тави и отрицательно качает головой.
- Нет, не первый, - легко и непринуждённо откликается он, возвращаясь мыслями к тому, что было только что, и к тому, что происходило месяц назад, - совсем не первый, но… Ты первая моя женщина. Это так заметно, да? Я рад, что ты, хотя бы, засомневалась, или это был вопрос из разряда «я знаю ответ, но хочу убедиться»? Если так, то Фил точно был прав, когда пытался затащить меня в бордель, хотя… Я ни о чем не жалею. Размениваться на тех, кто ничего не значит, тратить на это время, эмоции, лишать себя радости первых открытий, - такое себе удовольствие. Я рад, что это ты. Наверно я и не смог бы найти варианта лучше.
Тессей прерывается и задумчиво смотрит на сестру, пытаясь прочесть в ее непроницаемом лице отголоски недавних ярких и назойливых чувств. «А у тебя? Сколько любовников было у тебя?» - хочет поинтересоваться он, но задаёт вопрос одними глазами, позволяя Октавии самой вести и разговор, и вечер. По крайней мере, пока позволяя.

Отредактировано Tessey Radford (Чт, 26 Сен 2024 15:07:20)