Каждый их раз был одновременно похож на предыдущий и совершенно от него отличен. Те же жесты, те же движения, те же сорванные голоса и влажные хлопки разгоряченных тел, та же головокружительная пустота в мыслях, та же бешеная кажущаяся неутолимой страсть, но ощущения иные, иные чувства, иные стремления. Мог ли Тессей любить Октавию еще глубже и хотеть еще отчаяннее? – Ему казалось, что нет, однако, с каждым прожитым вместе днем их роман только разрастался, обещая в итоге уничтожить обоих, переломать, переделать и оставить хрупкими, но обновленными. Эта безудержная запретная любовь была нужна им двоим, чтобы выжить и выстоять, близость, чтобы прочувствовать: они есть, они живы, они вместе, они… едины. Он ее, а она – его, и никакая поганая Тень между ними не встанет. Ей, ему, попросту не отыщется места. Пусть убирается туда, откуда явился!
Рэдфорд не заметил, как вожделение перетекло в злость, а злость переродилась в ярость. Такое уже случалось с ним прежде, когда они валялись с Филиппом, и вот теперь вернулось, вспыхнув внутри пожаром, вылившись грубой решительной хваткой и острым испепеляющим взглядом. Мальчишка не был теперь тем мальчишкой, которого так стеснялся и пытался изгнать. Вся его невинность, все его смущение и откровенная податливость сгорели в пламени бушующей страсти, уступив место жарким прикосновениям, обжигающим поцелуям и стремлению во что бы то ни встало завладеть Тави всецело: получить ее тело, разум, сердце и душу. До нее, до души, Тессей и хотел достать, трахая сестру проникновенно, глубоко и порывисто, выбивая дыхание, вырывая стоны и спазмы внутренней дрожи. Его горячий член почти выходил, оставаясь в плену влажных складок только головкой, и яростно врывался внутрь, пытаясь проникнуть еще глубже, достать до той точки, за которой остался бы только неминуемый, накатываемый могучей волной оргазм. Ее, его, их.
Невольно Рэдфорд поймал себя на мысли, что хотя бы раз хотел бы кончить с Октавией одновременно. Хотел бы утонуть в ее тишине и сорваться за грань удовольствия. Хотел бы вместе с ней съехать на пол и так и остаться лежать, ловя отголоски медленно отливающего удовольствия. Это было бы превосходно, но всякий раз, когда парню казалось, что они приближаются к вожделенной развязке, страсть отступала, чтобы после сделаться еще ярче, еще глубже, еще сильнее. Тесс судорожно рвано дышал, срываясь то на стон, то на хрип, то на низкое грудное рычание; отчаянно вцеплялся в мягкие бока и покатые бедра пальцами, оставляя на светлой коже синяки; тянулся к губам, шее, потрясающему излому ключиц, к качающейся в такт движениям груди, и то дарил нежность, то терзал откровенными засосами и короткими полу-укусами. И слушал. Слушал протяжные стоны сестры, хлюпанье общей смазки, жалобный скрип стола, и скулеж, срывающийся с губ Тави. Видел ее шальную улыбку, счастье в глазах. Ощущал жаркие властные прикосновения. Он – ее. Она – его.
Казалось, всего этого было столь много, что все должно было закончиться быстро, однако, ни взгляды, ни звуки, ни даже самые интимные прикосновения не могли утолить того голода, что разгорелся внутри. Оба они хотели чего-то большего, и это большее, было столь недостижимо и неуловимо, что вызвало новый приступ злости, заставивший выскользнуть из горячего лона, сдернуть Октавию со стола, поставить на ноги и, развернув к себе спиной, с силой плюхнуть уже на живот. Этот же порыв, смешанный с восхищением, подстегнул желание быть грубее и откровеннее. Ладони стиснули ягодицы, оставляя ногтями полосы, а зубы коснулись кожи и мышц, оставляя уверенный след, что тот же был стерт звонким, сильным хлопком. Тави даже болезненно заскулила, и это было так приятно, и так сладко, что Тесс откровенно ей улыбнулся, прижимая к столу и заставляя требовательно и соблазнительно ерзать в попытках достать до члена. Касаться складками подрагивающей головки, привставать на носочки и ныть, ощущая собственное бессилие и невозможность.
Это было чарующе, и парню невероятно льстило, что он может довести взрослую женщину до подобного одержимого состояния и заставить мучиться от вожделения и ощущения пустоты. Что-то темное, ворочающееся внутри, велело все так и оставить, но Рэдфорд не был бы собой, если бы подчинился воле нехороших желаний. Он вернулся, вырывая из груди возлюбленной стон, похожий на крик, и, потянув ее на себя, на сколько о было возможно, притиснул к себе, утыкаясь губами в шею и прокладывая дорожки из рваных горячих поцелуев. Одна рука придерживала живот, не давая Октавии соскочить, другая вцепилась в волосы, вынуждая прогнуться, однако, чем ближе подходил оргазм, тем слабее делалась хватка и настойчивее поцелуи. Наконец, Тесс почти зарычал и впился зубами в мягкое местечко рядом с плечом, прокусывая кожу и податливую плоть; ощущая на языке вкус пота, соли и крови.
От ощущений вскружило голову. Рэдфорд выпустил жертву, позволяя той съехать обратно на стол, и продолжил натягивать ее на себя, покуда она сперва не забилась в истерике, а после не затихла, сжимая его внутри с такой силой, что не разделить удовольствие с сестрой было попросту невозможно.

Отредактировано Tessey Radford (Пт, 23 Май 2025 17:38:20)

Их секс всегда был чем-то сродни безумию. Не важно, подчиняться или подчинять, снизу или сверху, в душе, в гостиной на диване, в спальне или на кухонном столе – они могли делать это по-разному – но никогда нежно и тихо. Секс был их выходом, их освобождением от оков правильности, порядочности и бесконечного страха. Утопая друг в друге, Тави и Тесси точно закрывались от Тени, изгоняя его власть из самых потаенных уголков своих душ, а, заодно, раскрывали все то, что сами себе запрещали. Хотя… Тесс, пожалуй, сказал бы, что прятали. Он прятал боль и слабость за яростью, и как бы откровенен и честен ни был, за бешеным стуком сердца, за сорванным дыханием и лихорадочными судорогами всегда оставалось что-то, что Рэдфорд-младший хотел из себя изжить: сомнения, переживания, горечь потери, неуемная тоска, наивность и невинность не случившейся юности… Парень так хотел перепрыгнуть эту ступень взросления и сразу стать из ребенка мужчиной, что невольно уничтожал все то, что делало его моложе, слабее, нежнее, и хорошо, что его возлюбленной было за тридцать – семнадцатилетней девушке, едва ли, пришлась бы по вкусу вся эта неудержимая страсть, переходящая в ярость.
Тесс судорожно выдохнул на последних нотах бущующего оргазма, и, щедро оросив нутро Тави собой, покинул ее тело, позволяя оному безвольно скатиться на пол и остаться лежать, распластавшись. У него не было силы поднять сестру, помочь ей усесться, хотя бы, на стул, и все, что он мог, это смотреть, как вздымается ее грудь от тяжелого дыхания, и как тело вздрагивает, ловя отголоски наслаждения. Собственное тело парня, признаться, делало тоже самое, только на стуле, который он отыскал задницей, когда отступал от возлюбленной, и на котором теперь растекался подобно выжатой тряпке. Открытые губы жадно хватали воздух, с трудом проталкивая его сквозь воспаленные легкие, руки висели плетьми, и лишь глаза шевелились, перетекая от стола к Тави, от Тави к плите и обратно. Такого мощного и пылкого оргазма у него точно еще никогда не случалось, и даже вчерашнее удовольствие казалось совсем не таким. Слишком податливым. Слишком безвольным. Слишком…
Не в силах подобрать необходимого слова даже в уме, Рэдфорд позволил себе не думать вовсе и сполз на пол, плюхнувшись рядом с сестрой и мягко коснувшись ее волос самыми кончиками пальцев. Все остальное, пожалуй, было бы даже больно. Кожа горела, нутро тряслось, поддерживаемое призрачными волнами отхлынувшего оргазма.
- Отличное… начало… дня, - кое-как пробормотал Тесс, раскрывая объятия и давая Тави возможность уткнуться в свою грудь и замереть, точно маленький котенок, только что подобранный на холодной улице, - просто… с ума… сойти. Ты как? Жива?
Парень сдержанно ухмыльнулся, не понимая, что спрашивает, и зачем – все и так было очевидно – жива, местами, другими – мертва, и это прекрасно – и перекатился на спину, на мгновение пожалев о скинутом халате. Во-первых, с ним было бы мягче, во-вторых… Нет, пожалуй, не было никакого «во-вторых». Со стороны они с Тави, что с халатом, что без него, выглядели бы одинаково пошло, вульгарно и невозможно, и это прекрасно, что весь дом принадлежал сейчас им одним, что никто не заглядывал в окна и не обещал вот-вот спуститься с лестницы. Им и впрямь повезло, что Диана была у бабушки. Впрочем, как-то же мама с отцом занимались сексом при них, и никто ничего не видел, не слышал, не знал. Были ли они тихими? Или тоже только и ждали момента, когда дети куда-нибудь свалят? Наверное, да, и ничего такого в этом не было, однако, мысль о том, что они с Октавией намеренно выслали козявку к бабушке и теперь малодушно мечтают там же ее и оставить, все равно неприятно царапнула, напомнив о том, на сколько они не правы. Их счастье не должно делать несчастной Диану, и мир не рухнет, если они вспомнят не только про удовольствие, но и про ответственность старших. По-хорошему, о Диане вообще нужно было поговорить – обещал ведь он младшей сестре – но, позже. Потом… Когда все ужасы приползут обратно, и заполнят головы привычным грузом.
- Я, слушай… Я хотел у тебя спросить… Два вопроса: что это было вчера? В прямом смысле «что»… И, что ты выберешь прямо сейчас: душ, завтрак или возвращение в спальню и пошло все к черту? – Диана не вернется. Она еще когда мы собирались, сказала, что хочет остаться у бабушки до конца каникул. Думаю, не хочет нам мешать. Ей все же уже двенадцать, и она все понимает и видит. Кстати, я ей сказал, что люблю тебя. Только то, что люблю, без подробностей. Теперь, думаю, можно сказать и все остальное. Я скажу. Не думай об этом. Пусть Диана будет моей заботой. По крайней мере, пока. О! Еще третий вопрос: поцелуешь меня?
Тессей глубоко вдохнул, наслаждаясь тяжелой негой, и искренне тепло улыбнулся. Все же признание и помолвочное кольцо на пальце сестры и правда многое изменили.

Отредактировано Tessey Radford (Вт, 24 Июн 2025 18:20:19)

Чего Тессей никогда не осуждал, так это чужих отношений с людьми собственного пола. Заядлый моралист, готовый стоять грудью за приличия и традиции, он, казалось бы, должен был приходить в праведный ужас от одной только мысли, что женщина может спать с женщиной, однако, полагал, что женщина имеет точно такое же право наслаждаться другой женщиной, как и мужчина – мужчиной. По-хорошему, чужое взаимное удовольствие, когда оно не выходило за рамки опасности и вреда, вообще не должно было никого касаться, и, раз уж отец имел любовника, то что мешало Тави иметь любовниц, пусть бы и среди магглов? Жаль, пожалуй, что из этой истории ничего не вышло… Хотя, если бы вышло, наверняка было бы очень больно. Магам сложно доверять свои тайны магглам (даже если не думать о незаконности), а маггле не нашлось бы места в волшебной среде. Если бы только она не переехала в Аппер-Фледжли. Родители так уж точно закрыли бы глаза на происходящее. В конце концов, они желали им счастья, и подобные отношения все еще были куда приемлемее, чем инцест – у двух женщин не родится больных детей.
Парень прикрыл глаза, пребывая в состоянии сладостной неги и сытого довольства, и лениво повернул голову к возлюбленной, позволяя тонким пальцам провести линию по подбородку, а мягким губам – оставить глубокий чувственный поцелуй. Такой, какой и хотелось сейчас получить. Как красивый финальный аккорд. «Теперь можно и подниматься с пола». Рэдфорд хмыкнул, флегматично наблюдая за тем, как Тави «уводит» его халат, и, поднявшись, нагнулся за ее кимоно, брошенным посреди кухни. «Хочешь так, пусть будет так». На женский фасон одежд Тесси было решительно наплевать – готовить завтрак он ему не мешал, а что добавлял откровенных похотливых взглядов – так это хорошо, а не плохо. Пусть невеста смотрит и наслаждается. Если хочет.
Тессей потянулся, растягивая мышцы, покачал головой из стороны в сторону, разминая шею, и вернулся к плите, где его терпеливо ждала яичница с беконом и остывший – драккл его дери – кофе, который, разумеется, пришлось выливать и заваривать заново.
- Было… отлично! – откликнулся парень, стоя спиной к сестре и пряча и довольное выражение лица, и глупую счастливую улыбку, - И мне не хватит слов, чтобы описать все свои вчерашние ощущения. А что вчера было не так? Как «так» я отреагировал? – Я запомню.
Рэдфорд обернулся через плечо и, поймав ненасытный взгляд Октавии, похожий на взор кота, что видит перед собой крынку сметаны и лоток свежей рыбы одновременно, взмахнул лопаточкой, которой переворачивал готовящееся блюдо.
- И, кстати… Почему вы расстались? Или не было никакого «вы», и эту штуку ты купила просто так, для себя? - Тесси выдержал паузу, - Не хочешь, не отвечай. Мне просто любопытно. Если вот так подумать, я столько всего не знаю о тебе, о родителях, о Касторе, да даже о Диане. Как будто мы жили и живем не в одном доме, а каждый в своем углу, откуда вылезать и страшно, и больно. Пока мама была в порядке, у нее как-то получалось всех нас тормошить, а после мы перестали… Я…
Парень тяжело вздохнул - менять тему ему откровенно не хотелось, но так было нужно.
- Должен поговорить с тобой о Диане, раз уж мы отвлеклись от приятных занятий. Как думаешь, эта ее способность видеть чужие сны… Что это такое? – Я думал об этом, и мне кажется, что это что-то вроде легилименции, которой она пользуется неосознанно в моменты, когда не может контролировать свой разум.
Тессей сосредоточенно посмотрел на возлюбленную, вновь становясь серьезным, а после, дав ей время подумать, отвернулся к плите и больше не поворачивался и не заводил разговора до тех пор, пока не закончил с яичницей, тостами и кофе.
- Прошу, - произнес он, устраиваясь на стуле рядом с Октавией и выставляя приготовленный завтрак возле нее, - Хочешь, покормлю тебя сам? – Это наверно ужасно глупо, но у тебя сейчас было такое выражение, будто бы ты и не против подобного поворота.
Рэдфорд легко улыбнулся и замолчал, любуясь своей прекрасной невестой и невольно вспоминая все то, что только что произошло, и, заодно, то, что она подарила ему вчера. Все же Филипп и Эмма были правы: когда ты отказываешься от своих желаний и своих чувств, тебе становится только хуже, а любовь, какую бы горечь в итоге не принесла, делает тебя сильнее, увереннее, отчаяннее и… нужнее. Мало смысла бороться за то, чего никогда не будет. Сражаться за любовь, за семью, за будущее – куда как проще.

Тессей ощущал себя абсолютно счастливым. Да, они не придумали, как снять проклятие и не узнали ровным счетом ничего такого, что могло бы спасти их жизни. Да, они не справились с Дианой и много с чем еще не справились и не справятся за то время, что у них еще оставалось. Да, впереди их ждет много боли, и лучшие месяцы, как не крути, проходят прямо сейчас, но… Что-то внутри противилось такой привычной мучительной мрачности и убежденности в незавидном конце. Любовь окрыляла, дарила радость и заставляла жить, точно единственный луч света в темные времена, и потому не было ничего удивительного в том, что они оба так за нее ухватились. Должны же были они обнаружить хоть что-то, кроме разделенной на двоих силы воли! Парень хмыкнул, тепло, искренне улыбнулся и качнул головой в знак согласия.
- Не то, чтобы мы встречались, - пояснил он, с нежностью наблюдая за тем, как Октавия гипнотизирует пар от кофе и завтрака, - мы дружили и дружим и сейчас, и это… Немного все усложнило. Для меня. Мне все еще стыдно, что я позволил себе эту близость, зная, что продолжения у нее не случится… Я люблю Филиппа, но не так, как тебя, и не считаю, что это правильно, иметь любовника и жену одновременно. Ты рассказывала про отца, подозреваю, у мамы тоже что-то такое было, но я смотрю на это иначе… Если не можешь выбрать, значит, на деле не любишь никого. Влюбленность и похоть – это другое. Когда любишь, ты просто не мыслишь себя с кем-то другим и представлять не хочешь. Знаешь, как говорят, «однажды ты встретишь его или ее и поймешь, почему с другими не получилось»? – Вот… Я об этом. Я хотел влюбиться так, как влюбился в тебя, и это – как бы громко не звучало – затмевает все остальные мои симпатии. Твои, думаю, тоже.
Рэдфорд поднялся, пока возлюбленная не успела поймать его в плен, и, наложив завтрак и самому себе, вернулся к столу, все еще пребывающий в том особом состоянии души, когда не хочется ни ворчать, ни думать о чем-то скверном чересчур долго и чересчур глубоко. Вероятно, в другой обстановке он отреагировал бы на рассказ-признание Тави иначе, но прямо сейчас ему хотелось лишь поддержать сестру и дать ей понять: она все сделала правильно и так, как надо. Магглы не должны жить среди магов, а маги – среди простецов. Это всегда будет жертва. Тяжелая, неоправданная, неоцененная. И пусть их миры были близки и подчас едины, а сами они жили на стыке, одно дело соседствовать с обычными людьми и пересекаться с ними лишь время от времени, и совсем другое – сходиться в союзе. Наверное, шанс есть и у таких отношений, но примеров обратного было куда как больше.
- Мне жаль, что у вас не сложилось продолжительных отношений, - заверил Тессей невесту, стараясь звучать правдиво и откровенно, - но так было нужно. Иногда нам приходится наступать на горло собственной песне и обрывать то, что кажется важным. Мне как-то пришлось сказать Эмме – ты помнишь Эмму? – что у нас ничего не получится, хотя тогда я больше всего на свете хотел, чтобы получилось… Это тяжело, и мысли сами возвращаются к простому «а вдруг», но… Мы должны делать то, что должно. Ей будет лучше в ее мире. У нее своя жизнь, и эта война ее не погубит, как наверняка погубила бы, стоило кому-то докопаться до правды. А кто-нибудь наверняка бы ее узнал – всегда узнают… Вместе с тем, я рад, что это у тебя было. Ты была с ней счастлива? – Если да, оно того стоило.
Парень ласково улыбнулся и поцеловал возлюбленную в висок – рассуждать о какой-то девушке из простецов было куда как проще, чем думать о Диане. Рэдфорд любил Козявку, но, вместе с тем, уже успел убедиться, что она не слишком-то нуждается в нем, в его понимании и поддержке. С бабулей Феллис ей было куда как проще, и их с Октавией вины в этом не было. Разум знал, сердце – все еще сомневалось, шепча об обратном. Ты не сделал, не смог, не подобрал слов, не заметил боли… Порой Тессей ненавидел себя за слабость, но потом вспоминал, сколько раз пытался, и сомнения загорались яростью. Он сделал для Дианы все, что мог сделать. Она – не приняла ничего. Теперь парень знал это точно, и должна была знать и Тави, чтобы не корить себя дальше.
- Она не хочет упиваться кошмаром, - твердо возразил он, - но и не хочет искать спасения и выхода. Не хочет сдаваться и не знает, как ей бороться. Не понимает, что ей делать с кошмарами, но вместо того, чтобы искать советов и помощи, отбивается с упорством бронто. Лишь бы мы с тобой не решили что-нибудь за нее. Она привыкла быть одна, потому что тогда, когда нужно было говорить, молчала, проклиная нас за то, что мы упрятали маму в Мунго и страшась, что с ней мы сделаем то же самое, и, знаешь, лучше бы мы и правда сделали! Глядишь, тогда специалисты узнали бы, что происходит и сумели бы ей помочь. Дать ей зелья для сна, прикрыть ее разум, возможно… Но для этого нужно принять помощь, а она живет в мире врагов, и даже мы с тобой для нее – не те близкие люди, на которых хочется положиться, но ее ровня. Ровня, понимаешь? У нее нет понимания, что старшие могут быть правы только потому, что они старше и больше знают. Мы в ее глазах такие же, как она. Потому она спорит с нами и делает нам назло. По крайней мере, мне. Я пытался заменить ей отца, а ты мать, но ей это ненужно, так что… Пусть живет с бабушкой, как ей нравится, я больше не стану к ней лезть со своими советами и проповедями. Я думаю, что ты могла бы помочь ей уроками, но я не знаю, вышло ли бы что-нибудь из этого или она предпочла бы отмахнуться и от тебя… Пожалуй, нужно признать, с Дианой мы провалились, и оставить ее в покое. У нас своя жизнь, а у нее своя.
Рэдфорд устало вздохнул. Каждый раз мысли о младшей сестре и разговоры о ней его опустошали и выжигали изнутри. Он не знал, что с ней делать. Не знал, как справляться с ее болью и ее проблемами. Не знал, как помочь, когда помощь твоя отвергнута. Ди вовсе не была дрянной пропащей девчонкой, но иногда Тессу казалось, что лучше бы была, и что тогда он мог бы злиться на нее абсолютно заслуженно, а так… Бился в собственное бессилие, упрямо не желая признавать поражение. Впрочем, с каждым разом признать и отстать казалось все проще и проще. Они Козявке не родители. Они ее не рожали. Они ей ничего не должны. Пусть бабуля ее растит и нянчит. По крайней мере, малявка верит, что ей она нужна, а им нет. Ну какая же дура!
Тессей поморщился, прикрыл глаза, стремясь успокоиться и, так и не дав Тави толком доесть, пересадил ее себе на колени, зарываясь носом в короткие волосы.
- Не будем больше о ней, - подвел он черту, мягко целуя шею и тот след, который сам же оставил, - Не сегодня.
Правая рука по-хозяйски скользнула по талии, прошлась вниз по бедру и плавно поднялась вверх, заставляя полы халата разъехаться. Левая же кое-как нащупала кружку с кофе и подняла ее к лицу. Секс сексом, а позавтракать все же было не лишним.