Думать о чем-либо, кроме секса, после ухода Тани было невероятно сложно. Глядя на Амрита с напускным равнодушием, Ласло думал совсем о другом, и его влажный взгляд то и дело опускался в расстегнутый вырез рубашки, невольно цепляясь за бьющиеся на шее вены и острые выступы ключиц с потрясающими ямками над ними. Сербу хотелось склониться к ним, пройтись губами по крепкому напряжению и оставить короткие жадные поцелуи на каждой косточке, но он старался держать мысли и фантазии при себе, памятуя о том, что эта похоть вызвана отнюдь не Булатом. Проклятый турок просто удачно зашел, и, будь миг иным, их беседа сложилась бы по-другому. Пусть и не совсем по-другому.
Зорич судорожно вздохнул, выдав звук между вдохом и всхлипом, и заставил себя отвернуться, прислонив затылок к стене, а взгляд устремив в потолок, чтобы хоть как-то спасти свое эго от новой порции унижений и вульгарной мольбы о близости. О! Он был очень близок к тому, чтобы выпалить что-то в роде: «заткнись и выеби меня как последнюю шлюху», но терпел, пытаясь переключить и мысли, и пылкие чувства, что все же влетели в Амрита оглушительным «Я хочу тебя», стоило тому продолжить игру и оказаться в непосредственной близости от лица целителя и от его же губ. Ласло тихо скульнул, закусив губу, и стиснул в пальцах комок простыней.
- Мне лестно знать, что тебе небезразлична моя участь, - вторя насмешливо-злому тону Булата, откликнулся он, - если, конечно, ты намекал на себя, а то ведь я, грешным делом, подумаю на Альвареса.
Княжич скривился и фыркнул, ощущая себя абсолютно измотанным и несчастным. Так было правильно: не тронуть Таню и дать ей уйти, но… ему так хотелось, чтобы она вернулась, и чтобы рядом с ним, пока он не поправится окончательно, находился кто-то, кому он действительно доверяет, а не богомерзкий осман, с которым нужно держать ухо востро и всегда быть готовым к какой-нибудь пакости. Амрит не был ужасным человеком, не был ничтожным трусом или конченым подлецом, но Ласло хватало и его бесконечных подколов, насмешек и лживости. Если бы с ними двумя поставили спектакль, янычару достался бы Арлекино – такой же злой и безжалостный к чужим слабостям и неудачам. С одной стороны, это было полезно, меньше хотелось себя жалеть, с другой – Зорич не всякий раз был настроен на войну, бойню и противостояние. Сейчас, например, ему хотелось любви, нежности, трепетной страсти и ласки. Его тело буквально молило о сладостных прикосновениях, а голова кружилась отнюдь не от одной лишь потери крови.
- Слева, внизу. Самый нижний ящик.
Целитель не сразу понял, зачем Булат спрашивает его про спирт, и ответил на автомате, но, когда заметил, что тот скидывает рубаху прочь, вцепился глазами во все изгибы фигуры и перекаты накаченных мышц, мысленно молясь лишь о том, чтобы поганцу не пришло в голову идеи вернуться обратно к койке. Потому что если турок вернется, он не выдержит такой пытки и просто накинется на него, позабыв и о собственных страхах, и о ратнице Фрэйр, о которой намеревался спросить вот уже несколько минут, и которая снова и снова становилась абсолютно не значимой. Что там вернувшаяся королева викингов, когда прямо перед глазами находится до одури красивый, соблазнительный и до пояса обнаженный мужчина?
Может быть, Амрит таким и не был, и, в сравнении с Ратмиром, выглядел даже скромно, Ласло все равно не мог отвести от него глаз, снова и снова натыкаясь горящим взором то на изгибы талии, то на сильные плечи, то на точки сосков, а то на пошлую дорожку волос, убегающую за пояс брюк. Турок был очень хорош собой и пользовался собственной внешностью так же, как и его, Зорича, состоянием. Не мог же он не помнить про руку, из-за которой все началось? Как не мог и не знать, что ни один целитель не станет рисковать накладывать шов нерабочей рукой. Булат разделся перед князем специально, и князь одновременно и восторгался им, и ненавидел его.
- Можно, - невнятно пробормотал серб, не зная, куда ему деться, и как бы так посильнее втиснуться в стену, чтобы руки янычара не могли его обнимать и гладить, и чтобы его лицо не находилось в такой очевидной близости от разведенных в стороны ног, - но не так, как ты предлагаешь. Я напомню тебе, что я правша, и левой рукой скорее вгоню иглу тебе в глаз, чем исправлю шрам. Но что-то мне подсказывает, что ты и так это знаешь, и что весь этот спектакль устроен отнюдь не ради брови. Ведь так? Я… Сейчас.
Ласло с трудом отвел взгляд от пухлых ухмыляющихся ему губ и тихо застонал, невольно качая бедрами вперед, в курчавую голову – Амрит так ловко пробрался под ткань пижамы, что кожу мучительно обожгло жаром его ладони, а живот скрутило пронзительной острой судорогой.
- Я… Да… Ммм… Сделай так еще раз… Пожалуйста…
Зорич тут же забыл, что собирался заняться бровью и стереть безобразный шрам, добавив ему аккуратности и приличий, и мелко задрожал, ощущая, что даже соски напряглись и теперь противно трутся о пижамную ткань. Здоровая левая рука, было поднятая для заклинания, опустилась вниз, огладила выступающую скулу Булата и перетекла на грудь, оглаживая сверху-вниз и назад сверху-вниз, задевая маленький сосок, но не играя с ним намеренно, точно боясь, что это будет лишним.

Ласло никак не ожидал того, что произошло дальше. Пребывая в возбуженно-пьяном состоянии он, признаться, вообще мало думал о том, что делает, что говорит, и что слышит в ответ, однако, нежный, почти просящий тон Амрита, совершенно не вяжущийся с его обычной манерой, целителя немало удивил. «Как? Почему? Ты это серьезно?» Звучало так, будто бы серьезно. Звучало тепло, искренне и доверчиво, но серб никак не мог заставить себя поверить в то, что ему не почудилось, и что своенравный, азартный и дерзкий осман действительно страшится того, что он, Зорич, от него отстранится и вновь разрушит сладкий миг единения. Ласло боялся доверять людям, но и Булат, похоже, боялся того не меньше, и… это было так странно. Более удивительным казался, разве что, сам факт податливости и готовности уступить. Сделать все, что он попросит. Жаль, с попросить у ясного князя были проблемы.
- Я… Хорошо. Обещаю.
В другое время, в другом самоощущении Ласло не согласился бы так легко, однако, сейчас ему было слишком мучительно от невозможности получить разрядку, слишком сладко от предвкушения и слишком жарко от нездоровья и трепета где-то в груди. Стремясь освободиться от этого жара и, заодно, избавить себя от мерзких ощущений в сосках, он было отнял здоровую руку, чтобы расстегнуть пуговицы на пижаме, но Амрит его удержал, без слов требуя более смелых и откровенных прикосновений. Тех самых, которых целитель и сам отчаянно желал – так манил его дрожащий мускулистый живот, что то опускался, то поднимался, соблазнительно обнажая кончики ребер.
- Знал бы ты, какой ты красивый…
Зорич не обратил внимание, сделал комплимент вслух или только в уме. Все его мысли вымело точно метлой, стоило турку спустить штаны и прикоснуться к нежной коже на внутренних сторонах бедер губами, языком и зубами. Вырвавшееся на свободу возбуждение с характерным звуком шлепнулось на подставленное лицо, и тут же вздрогнуло, чуть подскочив вверх, растревоженное острым приступом бешеного желания. Целитель выгнулся и застонал в голос, отнимая руку от соблазнительного тела и пытаясь не то заткнуть себе рот, не то вцепиться в собственные пальцы. По крайней мере, жест получился донельзя вульгарным: кончики пальцев сперва погрузились в рот, а после, под новых сладкий и пронзительный стон выскользнули наружу, чуть задержавшись на губе и пройдясь по напрягшейся шее. Ласло больше не мог держать себя в руках и изображать из себя недотрогу. Он хотел Амрита, и хотел, чтобы тот сделал с ним все, что только могло прийти в его буйную голову. Лишь бы только прямо сейчас, не откладывая ни на мгновение.
Турок, впрочем, и сделал, продолжая игру в подчинение. Зорич задохнулся на вдохе, вцепился пальцами в простыню, вздрогнул всем телом и коротко заскулил, наслаждаясь жадностью, влажностью и теплом рта Булата. Его не смутило оказаться вдруг на коленях, как не смутил и выступающий бугор на штанах любовника – все потерялось за страстными хлюпающими звуками и ощущениями чужих губ на члене. Князь, что никогда подобного не чувствовал, буквально утонул в похоти и удовольствии, враз осознав, на сколько приятно может быть в ком-то, и почему его бывшим и настоящим знакомым так нравился оральный секс. Если бы только он знал это раньше! Впрочем, если бы знал, ничего бы не изменилось…
Между делом Ласло плюхнулся на больную руку, но в порыве страсти не заметил и этого. Все его мысли, все его чувства и ощущения сосредоточились ниже пояса, а уши слышали только довольные чавкающие хрипы Булата, игнорируя и скрип кровати, и шаги где-то за дверями, и собственные откровенные стоны, всхлипывания и крики, что встречали каждый удар по дрожащим ягодицам. В порыве страсти и благодарности, серб исцеловал и искусал через штаны все возбуждение Амрита, наверняка делая ему и больно, и еще более дискомфортно. Он не говорил ничего, будучи не в силах рассуждать связно, но ему до ужаса нравилось ощущать, как осман вздрагивает под его губами, и как рычит на каждое властное прикосновение. Пожалуй, серб уже знал, что сделает дальше, но собственные силы покинули его раньше, чем он успел воплотить свой план, а, следом за тем, и рука, что предательски подогнулась, заставив рухнуть лицом в форменные брюки Булата, а после им же по ним и проехаться. Это могло бы быть неприятно, но жуткие воспоминания, разогнанные небывалым наслаждением, вернуться в голову Зорича не успели, и вместо стона неудовольствия родился блаженный выдох, запечатлившийся на лице довольной откровенной улыбкой. Ласло завалился на бок и какое-то время просто судорожно всхлипывал и дрожал, ловя ускользающие флэш-беки.
- Спасибо… - тихо пробормотал он, когда дыхание хоть сколько-то восстановилось, а глаза открылись, чтобы посмотреть в лицо, перемазанное спермой, - я, подожди… Что..?
Князь закончил монолог нечленораздельным звуком и чуть не заплакал от обилия чувств. Никто, никогда не обращался с ним так, как Амрит, и он даже не мог помыслить, чтобы кто-нибудь, когда-нибудь решил вылизать его задний проход. Это казалось грязным, отвратительным, унизительным, и пусть сам он это проделывал, рассчитывать на ответные ласки не приходилось. Даже на самые обычные поцелуи не приходилось, оттого жест турка казался особенно трогательным и душевным, и за одно это Ласло готов был сделать все, что угодно: хоть умереть, если нужно. Расстегнуть штаны казалось такой незначительной малостью! Тем более, он и сам собирался.
Всхлипнув, и бросив на любовника совершенно счастливый искренний взгляд, Зорич склонился над его пахом и расстегнул пуговицы, спуская сперва штаны – спасибо Амриту, что догадался приподнять бедра – а затем и белье. Возбуждение янычара тут же вырвалось на свободу и встало во всей красе, почти что тыкаясь в подставленное лицо. Серб тихо хмыкнул и поймал его здоровой рукой, с наслаждением проходясь по стволу кулаком, а потом, заправив волосы за уши, касаясь губами темной головки, перемазанной смазкой. Он был, пожалуй, чуть больше, чем нужно, но к ощущению распирания Ласло успел привыкнуть еще в прошлой жизни и хорошо знал, как нужно брать широкое мужское достоинство в рот, чтобы не задевать его зубами и не причинять себе лишнего дискомфорта. Лучшим вариантом всегда было не спешить, и в этот раз князь позволил себе не торопиться, опускаясь вниз медленно и позволяя Булату прочувствовать каждый миллиметр собственного тела и каждый выступ вен, что был обрисован языком и губами. Зорич не стеснялся в своих порывах и ничуть не скрывал собственного желания, что вновь родилось за смелым откровенным скольжением губ и вульгарными чавкающими звуками.
Ласло на мгновение выпустил член Амрита изо рта и с коротким смехом подул на головку, с упоением слушая недовольное рычание, сорвавшееся в болезненный стон, плюнул на руку, растер слюну по стволу, разгоняя похоть турка вверх-вниз, а после снова взял его в рот, в этот раз не пощадив и собственного горла. Яйца уткнулись в лицо, целитель чуть дернулся, сам в себе давя рвотный позыв, и намеренно удерживаясь в максимально прижатом состоянии, но потом приподнялся, вдыхая воздух и мысленно отмечая, что ощутил лишь приятную колкость, пахнущую мылом и совершенно лишенную остатков спермы или женских выделений. Это тоже было приятно – Амрит, каким бы подлецом не был, явно следил за собой, и не считал, что новым любовникам должны доставаться «подарки» от прошлых.

Это было великолепно! Ласло еще не знал, как именно закончится их близость с Амритом, как не знал и того, что случится потом, однако, запретил себе даже думать о чем-либо, кроме дрожащего под губами и языком члена и сладких пронзительных стонов, переходящих в крики. Серб хотел, чтобы Булату было хорошо с ним. Чтобы он запомнил их секс и эту ночь, чтобы оценил его таланты, и чтобы когда-то потом возжелал вернуться за продолжением. Сам! Чтобы ему, князю, не приходилось вновь унижаться и выпрашивать крупицы ласк, и пусть прямо сейчас турок вел себя обходительно и щедро, Зорич все равно упорно страшился, что это изменится, отчего старался сосать усерднее, настойчивее и глубже, изменяя то угол, то степень охвата, лишь иногда позволяя себе забываться и играть с любовником, заставляя последнего трепетать и изнывать от желания. Целителю нравилось слушать, как Амрит грудно рычит, и видеть, как его ноги елозят по простыни, спихивая одеяло с узкой больничной койки. Это было так… мило… Так искренне, так по-настоящему. Так, как ни было никогда, и этот миг стоил того, чтобы ради него вернуться из холодных и цепких объятий смерти.
Ласло как раз повторил свою вольность, когда Булат завозился, пополз вверх и позвал его ближе. К себе. Совсем к себе. В объятия. На торчащее от ласк возбуждение. Под трепет и жадность пронзительных поцелуев. Зорич понял, что от него нужно. Увидел в напряжении вен и блеске глаз, когда обернулся, и когда почувствовал, как пальцы, до того трахавшие его нутро, выскользнули наружу, но вдруг, вопреки обычной покорности и дурманящей дрожи внутри, не подчинился просьбе, отрицательно покачав головой. Не ради упрямства, не из желания сделать все по-своему, но из стремления не быть абсолютно доступным сразу. Ему хотелось, чтобы Булат попросил его об этом прямо, чтобы сказал хотя бы банальное «я хочу тебя», а не просто подозвал, точно собачонку, которую можно погладить, когда захотелось тепла, и пнуть, если надоела. Серб этого не умел, но очень хотел научиться себя уважать, и постель, разделенная на двоих с мужчиной, была для того самым подходящим плацдармом. И минет, как бы странно то не выглядело и не звучало.
Мягкие губы вновь нашли горячую пульсирующую плоть и проложили себе дорожку, оставляя на стволе влажные поцелуи и горячие скользкие ласки, чтобы после обхватить достоинства османа рукой, а в рот забрать тяжелые яйца, вульгарно посасывая уже их, слегка оттягивая и прикусывая нежную кожу зубами. Целитель поднял глаза на любовника и смотрел, как ломается в крике напряженное сильное горло, ни на миг не прекращая ласкать его ртом и мучительно медленно подбираться к горящей головке, не упуская ни миллиметра кожи вокруг. Впрочем, стоило Амриту податься вперед, и яйца перехватили пальцы, а губы вновь насадились на член, опускаясь неторопливо, но до самого корня, почти задыхаясь от ширины и глубины погружения. Когда-то, впервые, это было волнительно, страшно и больно, но теперь Ласло не смущали ни грубоватые толчки, ни секундные паузы, когда Булат оставлял его там, внизу, ни требовательные рывки наверх, помогающие взять нужный ритм. Пожалуй, Зорич был даже благодарен за помощь и отзывчивость турка и делал ровно то, что тот от него хотел: горячо и страстно, постанывая и похрюкивая сквозь пошлое хлюпанье слюны и смазки.
Вместе с тем, ему отчаянно хотелось прикоснуться к себе, и серб даже потянул руку, но осмелел лишь на столько, сколько требовалось свободы, чтобы спасти грудь из плена одежд. Расхристанная пижама так и осталась болтаться на плечах, но эта мелочь Ласло уже не смущала, и он продолжал сосать с упоением и наслаждением до тех пор, пока в горло не выстрелила сперма, а рука Амрита не прижала его так сильно, что дышать стало решительно невозможно. Проглотив все, что мог, целитель попробовал чуть отстраниться и сделать вдох, но не смог, и часть спермы и слюны пошла через нос, заставив князя после закашляться, некуртуазно шмыгнуть и, наконец, чихнуть, прямиком в ногу Булата, что теперь прижимала его лицо ко все еще стоящему напряжению. Дав себе краткий миг передышки, серб лизнул крепкий уд еще пару и коротко пососал голову, вытягивая остатки спермы в свой рот. Терпкой, густой и тягучей. Наконец, Ласло мурлыкнул куда-то в область яиц и свалился рядом с Амритом, стоило тому притянуть его ближе.
- Господи, как же хорошо, - невнятно пролепетал он, не думая о собственном желании и находя его даже приятным, - Я… Хотел что-то тебе сказать, но забыл. Ой!
Зорич тотчас же побледнел, потупился и испуганно отвернулся, пряча лицо в здоровой ладони – в ноздре надулся и лопнул маленький пузырик спермы.