Жаркая летняя ночь коротка, но держит в своих объятиях так же крепко, как йольская полночь, когда метель сотней голодных голосов стенает за крепкой дубовой дверью. Сень ее вороных крыльев бережет воров и убийц, дает приют тем кто бежит и поет колыбельные невинным. Каждая из которых может стать последней песней.
Что было первым, багряные отблески огня или пронзительный звон металла, когда я вскочил с кровати будто старый вредный козел вонзил мне свои рога в зад? Фридсвит рядом не было, постель с ее стороны была такой же холодной, как и весь прием отряда из Колчестера. Никто не любит сборщиков податей, что забирают нажитое тяжелым трудом. Но и не противятся, особенно в те времена, когда вся земля Восточной Англии дрожит под тяжелой поступью северных варваров. Обещаниям о защите, никто не верил. Люди платили за надежду, что когда их дома сожгут, а амбары разграбят — им дадут кров, кусок хлеба и возможность встретить следующий день дабы начать все сначала. Такой была жизнь в эти дни.
- Холера!
Угол в котором несколько часов назад я оставил оружие, пустовал. На полу в одиночестве лежала лишь оброненная стрела, которую вор в спешке обронил не заметив потери. В другой ситуации, когда причиной пропажи лука была бы жажда наживы, я бы уже вытряхивал душу из деревенского старосты. Но сейчас, когда за порогом приютившего меня на ночь дома бушевала битва, потерявшись в бесчисленном потоке мыслей - я замер. Петь о славной битве, не то же самое что оказаться с голым задом перед матерыми разбойниками.
Голым задом..  вор забрал с собой все, не побрезговал даже исподним, сучий потрох.
- Дерьмо, дерьмо, дерьмо!
За спиной скрипнула половица, на пороге мелькнула тень  и с глухим ударом упал дверной засов.
Заяц угодил в силки.

Ранее, тем же днем…

Я любил Колчестер, как любит сказитель хранившуюся в камнях историю, скрытую от обывателей. Я любил каждый рассвет, что в одиночестве встречал сидя на самой высокой колонне. И любил полузатопленные городские катакомбы в которых можно было спрятаться от бдительной стражи, коротая время с кувшином хмельной вишневой настойки.
Но в городе я никогда не был свободным. Свобода начиналась там, где пушистые кедровые ветви отражали удары солнечных лучей, где бурные потоки Колн, разбивались о берега крутых обрывов, где о власти лорда говорили лишь торговцы да редкие патрули стражи.
Не смотря на сопровождение, за стенами Колчестера дышалось совсем иначе. Только за ними я мог быть тем Филиппом, которым хотел быть сам. И не важно, отводили ли люди глаза при моем приближении или изливали горести, будто их услышит сам Господь и избавит их от житейских бед.
- Отдавай, живо!
- Но это единственный козел на деревню!
- То Вы плачетесь, что без козы вы не выкормите своих выблядков. Теперь цепляетесь за эту недорощенную скотину. Положил козла в телегу, пока я тебя не высек!
Маленький белый козленок и понятия не имел, что за него развяжется целая драка. Он беззаботно прыгал вокруг хозяина и время от времени бодал его грязный сапог. Мужик опираясь на вилы, явно раздумывал над тем, как бы они смотрелись в грудине сборщика. Но памятуя о численном преимуществе, терпел и продолжал канючить из раза в раза одно и то же, рискуя получить обухом по шее.
Подхватив козленка под брюхо, я усадил его у себя на руках.
- Оставь им осеменителя, Гуго. Или сам возляг с козами. Глядишь, твой отпрыск в следующем году победит на ярмарке, как самый звонких лоб.
- Они должны заплатить.
- Ну так пусть заплатят. Забери до весны кого-нибудь из их спиногрызов. Нири вечно нужны помощники на кухне. Может быть тут найдется не полоротое дитя, способное сдвинуть чан, так чтобы не облить себя кипящей похлебкой.  Да и Виберт жаловался на жеребца. Борей всех конюхов застращал, а дерьмо из под конского гузна кому-то нужно вычищать.
Гуго пытался раздавить меня взглядом, теперь уже на пару с селянином что недавно пытался пассивно-агрессивно отстоять свое имущество. Его баба запричитала, но так тихо, что в ее сторону никто даже не взглянул.
- Мертвецы не платят. Если они передохнут от голода, кого ты будешь потом доить?
Мы с мелким ушастым созданием покинули бесславное поле битвы. Он пытался поймать травинку зажатую в моих зубах, я размышлял о том, что никакой благодарности я не получу. Хотя и новый помет у скотины они получат и ребенок их получит возможность не перебиваться на пареной репе.
- Семя Локи... - сплюнув проворчал старик, наблюдавший за ситуацией со стороны. Я так и не понял, было это комплиментом или оскорблением. С большим беспокойством размышляя откуда здесь взялся старый дан и почему он еще не издох при очередном грабеже. Стоило об этом подумать серьезнее и привлечь внимание охраны, но навстречу уже бежала Фридсвит. А это означало, что этим вечером вместо пьяных баек, мои волосы будто колосья спелой пшеницы будет ласкать женская рука. Что ж... она и ласкала.

Можно было сбежать через верх. Я точно видел в прорехе крыши ехидный оскал луны, что всегда смотрела за страстью любовников и боевым жаром воина с одинаковым ненавязчивым любопытством. Но была и задняя дверь у дома. Это быстрее, это время. Время что играло против меня. 
Дверь поддалась с тяжелым усилием оттолкнув того, кто пытался ее запереть и с этой стороны. Или точнее ту… на землю, не совладав с равновесием упала женщина, скрашивающая мой скромный досуг, каждый раз когда я оказывался в этих краях. В ее серых глазах не было ни страха, ни вины. Так смотрит волчица, которую облаял грейхаунд — с выжиданием, когда можно отойти в сторону или нанести новый удар.
- Ты одна из них..
В голове все сложилось само собой. И старик, и ее расспросы о старых шрамах на исполосованной спине и нападение, в котором я должен был стать не помехой, а добычей.
На миг я оторвал от нее взгляд, посмотрев в лес. Можно было попытаться сбежать, но история о Филиппе, который бежал от данов в лес потеряв портки это не то с чем стоило возвращаться домой. Не та песня, с которой придется жить, если не догонят и не разорвет бивнями кабан.
Кто-то спешно приближался. Девчонка поднялась с земли и едва не сбила меня с ног, лишь в последний миг я отступил в сторону. Поймал густую косу и обернув ее вокруг тонкой шеи, дернул горе-любовницу на себя прижимая к груди. Кто бы мог подумать, что игры с сестрой дадут мне краткую отсрочку между жизнью и смертью.
- Замри! Или я вполне успею сломать данской шлюхе шею.

Если бы расчет был прост, то у них все получилось бы без шума и дыма. Колчестерцы каждый сезон проезжали одной и той же дорогой, брали с собой одно и то же количество людей, спали в одних и тех же постелях и даже ругательства использовали одни и те же. неизменно менялось лишь одно: суммы, которые лорд Эссекса сдирал со своих немытых треллов.
И тут, он послал своего щенка сопровождать налоги.
Идея захватить сыночка саксонского ярла была хороша, как ни поверни, но Торальд все равно был от нее не в восторге и никак не мог этого объяснить себе, а потому не стал перечить и дренгам своей дружины. Точащий изнутри червь подозрения и интуиции словно шепот Локи сбивал с настроя. Они понимали, что единственного сына Бристана будут охранять лучше, чем простого сборщика, что налет должен быть быстрым и чистым, чтобы отряд успел отступить к ладьям и волков войны не напугать ни пиками, ни саксонскими щитами.
И все же, все пошло не по плану.
Пьяные обычно вусмерть саксы на этот раз  подчинялись куда более толковому десятнику: громила-знаменосец не выпил ни капли, не тронул ни общий котел, ни подносимых чаш, ни даже девичьих губ на сеновале.
-Они подняли тревогу,- прокаркал Ульд, разглядев мельтешение факелов и суету в бараке охраны.
-Сделайте вид, что вам нужно серебро. Отвлеките, а я найду мальчишку.
Торальд спокойно снял с перевязи топор, взял лангсакс в другую и не спеша двинулся вдоль кустов малины, не привлекая к себе внимания. Такая маскировка весьма изменчива, но дан не любил раньше времени распылять силы. Пока саксы в буквальном смысле провоцировали пожар в небольшой деревеньке, Варинсонн  обходил периметр и снимал зазевавшихся лучников одним точным ударом под ребра, сберегая воинов собственной дружины. Крики и лязг оружия сначала были яростными, но уже через несколько минут резня в яслях превратилась в скотобойню. Защищавшие господина англичане внезапно обрели храбрость и бросались на топоры. Это нисколько им не помогало, но надежда на быстрое и тихое похищение умерла в луже грязи и крови.
Он нашел их на пороге дома старосты: голый тощий парень и Фрид, которую тот держал за шею. Из-за ската соломенной крыши выглядывал его разведчик, готовый обрушиться  на голову сына лорда с кинжалом наперевес. Эйвор смерил взглядом ощерившегося  сакса, в темноте больше похожего на альва: ему рассказали, что мать у единственного сына Бристана из франков, а род чуть ли не от римлян, а те все были светлыми и луноликими… Но этот был совсем как молоко.
-Даже ее куриная шея тебе не по зубам,- окликнул Тор мальчишку и демонстративно убрал лангсакс за пояс, оттерев его от крови о штанину,- Впрочем, если тебе полегчает- дерзай. Это все равно тебя не спасет.
Фридсвит сверкнула взглядом злых куньих глаз на  дренга. Торальд пропустил этот смертельный удар мимо и быстрым размашистым движением метнул топор в беглеца, впрочем, метя вовсе не в его голову, а в балке над порогом. Но людям свойственно беречься, как и всем животным. Фрид дернулась,  стремительная тень спланировала вниз  и рухнула всем весом на парня, придавливая его к доскам. Внезапно хриплый женский голос посоветовал мальчишке не рыпаться, не то она вырежет его миндалины себе на обереги, правда, вряд ли он что-то понял: говорила воительница по-ирландски.
-Он меня чуть не задушил!,- захрипела Фридсвид, гневно выплевывая слова Торальду под ноги,-Ну ты и..
-Стоило бы, может тогда мы взяли его тихо во сне?
-Я не виновата, что их громила как цепной волкодав!
-Это мы посмотрим.
Один не жаловал волков. Но только стая могла противостоять гигантским серым чудовищам, которых римляне привезли с собой на острова, чтобы спастись от детей Фенрира.
Торальд вздернул парня за волосы и заставил подняться на ноги, Глёд так хитро связала его, что даже бежать стало бы пыткой, попробуй он рвануться прочь. Друидка грубо толкнула мальчишку в спину и крепко дернула повод, чтобы тот почувствовал всю глубину своего положения.
Даны устроили в селении настоящий праздник мертвецов, однако, простые селяне их в этот раз не интересовали. Перебили почти всю охрану, кроме яростно сражающегося знаменосца. Бран и Свен лежали на земле с остекленевшими глазами, разрубленные наискось от плеча до паха, Бьорвин отползал, волоча почти отрубленную ногу как собака - побитый хвост. Знаменосец саксов увидел спокойно бредущего к нему Торбрандссона, голого господина в плену и со страшным звуком ударил копьем в землю.
-Отпусти его, поганый язычник!,- взревело из под шлема.
-Подойди и возьми. Если успеешь.
Торальд прикинул и крепость зазубренного, но все еще не сломанного щита, и  взрытую вокруг землю, и мертвецов на ней. Дан вытащил кинжал и повернулся к мальчишке, резко приставив лезвие к его горлу. Мгновение он ловил взгляд холодных, как родные фьорды, глаз, чуть-чуть разошлась алебастровая кожа под заточенной кромкой боевого оружия, оставляя росчерк алым над самым кадыком, как позади взревело. Торальд сгреб мальчишку в сторону, продолжил движение, на миллиметр разминувшись с жизненно-важными артериями и бросил обманным движением кинжал, откатываясь в сторону. Копье просвистело мимо, ушло со страшным гулом вспарывая воздух; знаменосец саксов прикрылся щитом, сбивая смешное против его доспехов оружие, а когда потянулся за собственным мечом, закричал страшно: брошенный Торальдом вдогонку топор срезал конечность, точно стриж в полете. Торбрандссон подбежал и в прыжке опрокинул воина, втаптывая сапогом его голову в лужу. Раздался неприятный хруст и тело сакса задергалось в конвульсиях.

Тор сплюнул на труп и оттер кровавый пот с лица, но лицо его помрачнело при взгляде назад. Нет, сын лорда остался цел, как и Глёд, и все его люди…ну, почти все: Фридсвид, очевидно, бросившаяся бежать за ними, висела на копье, так и не успев произнести ни звука даже умирая. Страшная рана разворотила грудину и девчонка медленно сползала на землю по древку, теряя потроха и кровь.

Монахи говорят, что у каждого человека в этой жизни уже предопределено его место самим Господом. Но как то совершенно бестолково, объясняли почему именно этот муж рожден быть королем, а другой обречен всю жизнь мыкаться нищим, бесконечно ссылаясь на божий промысел. Сам божий промысел никто уже объяснить не мог, а шибко умным задающим много вопросов могли и пятки прижечь каленым железом за недостаточную веру. Те кто был послабее духом или был "благословлен" теплым местом, как редко задумывались о перепетиях своей судьбы. Те кто был сильнее, искал свое место сам, порой сбивая руки и ноги в кровь.
Моими главными учителями были не воины и не монахи, а животные и охота, которую так любил Баристан - властитель Колчестера. Хищники говорят, что если твои ноги не будут достаточно быстры и сильны, ты не догонишь добычу и не завалишь ее на землю. Если зубы не будут остры, ты не сможешь разорвать жертве горло и умрешь от голода. Они знают все о языке силы. Тем, кому уготовано быть добычей знают этот язык, но редко кто из них способен заговорить на нем. Что бы слабому, не превратиться в жертву нужно иметь чуткий слух и железные нервы, чтобы не двинутся с места и не обнаружить себя, когда твой палач на расстоянии двух прыжков. Добыча редко говорит и много думает. За счет того и выживает, оставляя чьи то зубы не окропленными кровью, отданные на поруку голоду и удаче. И если мир балансировал на этой грани не проваливаясь в пекло, белобрысому юнцу верящему что его жизнь в его руках, стоило поучится этой многотысячелетней мудрости. Впрочем, иногда одной мудрости мало и тот самый божий промысел, играет злую шутку.
То что мои лапища не так сильны, как мне хотелось верить - мне объяснили довольно быстро. Гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Даны, нападая волчьей стаей не ведут переговоров и не считают своих потерь в разгаре битвы. Не стал торговаться за девку и этот, метнув топор чуть выше моей головы. И пока я спасал свою шкуру, Фридсвит спасала свою воспользовавшись моментом. В тот миг, когда с моих уст должна была сорваться скаберзная фраза, сверху навалилась чья то туша в один миг выбив весь воздух из легких. "Туша" имела женский голос, а вести переговоры с тем, кто говорит на... ирландском? и вовсе не представлялось возможным. Она вязала меня, как барана на убой. Или как святые мощи за которые все монастыри передеруться, судя потому что из разговора данов мои догадки подтверждались.
Это было и прискорбно, и отрадно одновременно. Мысль о том, что рука держащая повод так же ограничена в своей свободе, как тот кто сидит по другую сторону повода - порождала надежду на спасение. А надежда в свою очередь дала силы, на то чтобы подняться когда окровавленная пятерня вздернула за патлы на ноги и идти. Стреноженным и униженным. Все это можно будет пережить и перерасти, после того как Герард и его цепные псы отразят атаку данов. Отразят? Судя по геене огненной и крикам, даны превратили это место в Ад, как свойственно всем демонам. Но перед ним были всего лишь люди, без рогов, хвостов и копыт. А значит, какими бы не были даны хорошими воинами и они могут пасть.
Так я говорил себе целую минуту... пока не увидел всю картину происходящего воочию. Живот тут же скрутило и ужин начал настойчиво рваться наружу. Не то чтобы я боялся трупов и крови. Мертвецы это рутина, а выпущенные кишки из распоротого живота символ любого большого города. Но кровавую баню я видел впервые. Пахло, как на скотобойне... а выглядело все еще дерьмовей, ведь скотом были люди. Может быть я ошибался... Может быть язычники и вправду демоны.
А потом я увидел Герарда. Последнего стоящего на ногах из всего отряда. В этот момент я уже знал, что единственный кто сможет меня спасти - это я сам. Эта битва проиграна, ценой нескольких язычников. Подкативший к горлу тошнотворный ком встретился с ледяным равнодушие клинка. Настолько остро заточенного, что одно едва заметное движение уже распороло кожу на шее. Синие глаза моего пленителя принадлежали хищнику. В них не было ни азарта, ни ненависти, лишь циничный расчет с каким смотрит волк на сбившегося с дороги путника.
Росчерк пера судьбы скор, но мне казалось что само время замедлилось, вырезая будто по дереву образ воина. Осторожного, как куница. Быстрого, как пущенная стрела. И неопровержимо смертоносного, как сама жизнь. Я бы сказал, что эта сцена по своему прекрасная в своем ужасе, достойна песни, что восхваляет воина. Но прежде, чем эта мысль четко оформилась в моей голове, раздался хруст ломающегося черепа. И меня, свалив на колени все же стало рвать. Какая мерзость! Merde. Merde! Merde!!!
Мертвый воин, смешал бы его за это проявление слабости с грязью. "Семнадцати прожитых зим должно хватить для того, чтобы вырасти мужчиной. Быть может меньше ты шляйся по борделям и бренчи на лютне, и ты тоже успел бы возмужать из девицы." Но попрекать этими словами, его не стал бы даже я. В конце концов, то что меня до сих пор не прирезали в кабцкой драке была его заслуга. Теперь же... с грязью меня смешают другие и перебарывать это придется уже самому. В одиночку.
Темноволосый демон смотрел куда-то за наши спины с такой мордой лица, как если бы у него увели коня пока он выигрывал куш в кости. Обернувшись, предо мной предстала картина мертвой женщины, что еще несколько часов назад грела мой бок и напевала незнакомую мне мелодию. Это стало последней каплей моего благоразумия. Смех сам будто разобрал грудь, хоть и был сиплым и злым, как лай у старого кобеля. Мертвая Фрид не вызывала ни радости, ни ликования, ни даже мстительного облегчения. Только черную злобу от бессилия перед кознями судьбы.
- Что ж, кажется даже ваши боги не берегут предателей. Только убийц и трусов.
Я вперился упрямым взглядом в убийцу Герарда, без страха как свойственно всем тупоголовым, горячим юнцам. Не имея представления ни о его статусе среди остальных разбойников, ни о том будет ли он играть какую то роль еще в моей жизни. Единственный кого я знал. Единственный, кто на миг вызвал восхищение мастерством в своем кровавом ремесле.

Ее смерть не вызвала боли в сердце, у него не было причин сожалеть или сокрушаться о потере девки: она не была ему ни любовницей, ни сестрой, ни дренгом…Однако, она все равно была с ними. Как могла и как умела, она помогала именно данам, а не саксам, вдоволь хлебнув жизни под предводительством чванливых слабаков и тяжелой пятой Креста. Что бы ни делала Фридсвит в своей короткой жизни, вряд ли она заслужила такой смерти.
-Еще боги не терпят дураков.
Торальд обухом топора нанес удар походя, словно бы отмахнулся от назойливой мухи, голова сакского мальчишки мотнулась назад и тот обвис у Глёд в руках, теряя сознание и  заливая грудь кровью. Не будь он такой ценной добычей, Тор и времени бы тратить на него не стал. Мелкий  щенок, еще не горностай: верткий зверь, даже малый, ни за что не дал бы себя скрутить и рвал зубами до самого конца. Впрочем, оценивать личные качества мальчишки у него не было никакого желания. Едва пал последний защитник деревни, ярл махнул рукой, чтобы все отходили к драккарам, а сам, кивнув паре крепких дружинников,  снял тело несчастной Фридсвид с копья, ушедшего на треть в землю…

Когда даны не воевали, они трудились. Сообща, быстро и споро. Видно ли было Филиппу из клетки, как всего за пару минут с десяток крепких рук втаскивают ладьи на берег,  передают друг другу тюки с добычей и в какой-то час ставят надежный лагерь, костровище, часовых и даже палатки? У саксов с дисциплиной были проблемы, не смотря на то, что  их армия родилась из римской пехоты и римляне же  завещали своим потомкам всегда быть готовыми и к войне, и к миру. Мальчишку связали и посадили в клетку, как пса. Кинули пропахшее дымом и потом одеяло, чтоб не продрог, да посмеялись над голым задом - вот и вся забота о ценном пленнике. Того, кто его пленил, нигде не было видно, он даже не плыл с ними на одном драккаре. Когда запахло густой горячей похлебкой, никто и не подумал кормить сакского крысеныша, кинули кость да поставили рядом грязную миску с водой, и вся недолга. Как будто о нем позабыли и дела никому не было. Но это было обманчивое впечатление: за праздной ленностью прятались внимательные глаза и узлы, скрученные за спиной на совесть.

-Куда Торальда унесло? Решено же было выкуп требовать спустя неделю, как следы остынут. Что он, не всех голозадых саксов еще умыкнул?,- сплюнул на землю проходящий мимо северянин.
-Бабу эту, Фридсвид, хоронить пошел. Сказал, Фрейя не одобрит, если ее просто так бросить. Фрейя, ха! Вот сама бы о своей пигалице и заботилась.
-Пасть закрой, Виго. Когда тебя ледяная схватила, только жертва Фрейе и помогла тебя из Хельхейма воротить. Если Тор сказал - так и надо.

Хоронили накрыв покрывалом. Наспех собранные в ближайшем лесу цветы густо устлали лодку, кантом окружили очертаное кровавыми пятнами тело, переваливаясь через борт и почти касаясь воды. Торбрандссон насыпал в ноги серебра, положил под правый бок горшок с медом, под левый - с пшеницей, отрез тонко выделанной шерсти - в изголовье. И добавил копье. Фрид, конечно, не была девой, но может быть Фрейя смилостивится и примет отважную черноокую куницу к себе? Они оттолкнули лодку от берега. Дан смотрел, как небольшое суденышко несет в себе тело умершей женщины и думал о матери, которую хоронил так же, о сестрах, которых хоронить не довелось и о том, что не хочет умирать в Англии. Он не привык к ней,хотя пришел сюда за новой жизнью; он не может вернуться в Ирландию, хотя  никто не запрещал ему ступать на родные земли; ему вообще не очень-то хочется умирать…Теперь. Он пережил потерю дома. Но пока коме нежелания смерти ничего не приобрел. Неясность и пустота. Он шел вперед просто ради того, чтобы идти, ел и спал просто ради того, чтобы встать поутру и сражался, только чтобы сражаться. Никакой конкретной цели у него не было.

“-Женись и позабудешь и печаль, и радость!,- шутили старожилы,- Серебро будешь грабить для жены, а мед и шерсть - для детей!”
Но смотреть на кого-то не на одну ночь, Торбрандссон не мог.
Викинг вытащил стрелу из тула, наспех обернул паклей, поджег и натянул на тетиву, целясь больше интуитивно, чем всерьез. Звонкий полет взрезал воздух, разогнал предрассветную мглу и вгрызся в сухое дерево лодки, чтобы через минуту оно занялось ревущим пламенем. Фридсвид горела, как и положено валькирии: ярко и громко. Похоже, Фрейе нет дела до чистоты тела, если был чист и силен дух.
Поэтому, Торальд и поклонялся Пречистой Матери.

Мой новый, хотелось бы верить что временный, хозяин в очередной раз смылся в неизвестном направлении. Приближался уже десятый рассвет, как Торальд покинул лагерь. Можно было бы сказать, что жизнь моя потеряла с его уходом не только краски, но и разнообразие событий. Но рядом с язычниками и светловолосой ведьмой, поводов для скуки было не так уж и много.
Они почти не оставляли меня без охраны, а потому их можно было донимать скаберзными стишками. Ценители высокого слога, грозились забить мне рот грязными портками. И полагаю, очень красочно ругались на своем языке, когда я не раскрывая рта продолжал словесно изгаляться теряя в дикции, но их фантазия в силах додумать недостающие звуки к уже озвученным.

Не считая мелких затрещин и пинков, не били. На хольмганг выходить против Торальда желающих очередь не выстроилась. И все эти десять дней, моя блистающая чистотой жопа не была разграблена, как олдерменская казна. К слову, о чистых жопах. Мыться на реку повели на третьи сутки после первых. Может быть думали, как веселее притопить, т.к. спинку потереть никто не соглашался. Держали на веревке, лишь на это время распутывая сворку, но не отпуская с привязи, как шелудивого пса. В первый раз пока Глед наблюдала за тем, как я смываю с себя мазь и припарки я успел разобраться с направлением течения, измазать ноги в иле порезав их об одну из раковин мидий и навскидку прикинуть, где будет легче бежать и сложней ловить.

Во второй раз, когда Глёд не имела интереса лицезреть мой тощий стан, а данский воин честно поверил что я почти обмочил портки от размеров его гротескной туши, я попробовал бежать первый раз. Может быть поэтому, когда я “поскользнулся” на камнях, стоеросовая детина не сразу соизволила встать и вытянуть добычу дружины на берег. То ли Господь мне благоволил, то ли речные духи помогли стать скользким, как черт, но веревку стянуть с щиколотки удалось после непродолжительной возни с речным илом. Удалось даже отдышаться, пока отплевывался от водорослей и воды под смех и унизительные комментарии. А вот увидеть их рожи, когда я упал второй раз на том же месте и не всплыл уже не получилось. Большая потеря, если думаешь, что уже удалось перехитрить судьбу. Ирландская ведьма поймала меня на другом берегу, когда еще рубаха не успела просохнуть. И зарядила удар по ребрам не хуже мордоворотов. В лагерь то тащила за волосы, то подпинывала под сральник. Я не спорил. Просто вспоминал все ругательства на франкском, а когда они закончились начал придумывать новые. На стоянке, добавили тумаков, но без энтузиазма. Для острастки. Верили родимые, что у меня хватит мозгов не пытаться снова.

Но следующая возможность представилась уже на следующий день. Все казалось слишком легко. И то как удалось стащить обломок кости и изодрать веревку, едва не придушив себя в попытке освободить руки. Пробраться через полудремплющий лагерь, будто на кухню за остатками пасхального кулича. Все далось… слишком просто, будто нарочно. Но кто я такой спорить с божьей милостью?
Нагнала меня вновь ирландка. Я встретил ее как возлюбленную, она встретила меня как пьющего мужа. Мы возвращались домой перебрасываясь короткими репликами. Она сдержано ругательными. Я восторженно влюбленными. Не упускать же прелести прогулки под луной с прекрасной девой..
Вчера же, мне таки удалось доканать Виго так что он вступил в “дружескую” беседу. А затем и вовсе спровоцировать его на спор. Где мне доставалась в случае победы чаша вишни, что даны выкупили-выкрали в одной из деревень. А ему возможность унизить меня на потеху публики, где в тупого сакска можно было кинуть хочешь стухшим яйцом , хочешь огрызком кислого яблока, хочешь даже подванивающей рыбной башкой. Так мы оказались в центре улюлюкающей кодлы. Мордоворот с кулаками, против щегла с горстью бессовестно забранной вишни.

Кто бы знал, что я так буду благодарен злой детворе Колчестера… Когда им доставался деревянный меч, а мне чувство самосохранения. Иногда у человека только один выбор. Либо бежать, либо уворачиваться и хитрить.

Конечно, Вигго не был ребенком и не стоило ожидать, что уворачиваться от его лапищ будет просто. Но и дан не рассчитал того, что я буду вертеться у него под ногами вертлявой егозой. Мне удалось плюнуть и попасть в него косточкой аж четыре раза из семи. Уставать впрочем, я начал раньше чем кабаний потрох. Мелкий просчет, грозил унылой перспективой. Пока тонкие, как птичьи когти, пальцы вцепившиеся в ухо не вывели меня из неравного боя. Видеть ведьму в ярости то еще зрелище. Как бы не были недовольны дружинники, никто преградил дорогу беловолосой с требованием продолжения драки для подведения итогов.
Четыре попадания из семи - победа моя. Но вслух я озвучивать не стал. Переживу я без этой чаши с вишней. А вот прелести гнева Глёд, не уверен. Не уверен даже в том, что  Торальд и правда ее призовет к ответу, если она решит что дешевле сжить меня со света, чем наоборот.  С этими мыслями я покорно пил отвар и напевал грустную франкскую песню, пока сила трав не забрала свет у моих глаз.

Проснулся я в самый тихий час суток. Когда до первых лучей солнца оставалось меньше часа. Лагерь был тих и темен. Ирландка крепко спала, закинув на меня руки и ноги. Я не шевелился и не давал себе уснуть, закусывая щеки и щипая кожу запястий. Ждал той крохотной возможности, когда затекшее от долгого лежания тело женщины своевольно решит перевернуться на другой бок. Дождался, когда небосвод наполовину уступил место солнцу и петухи в деревнях начинали гнать нечисть с порогов взашей.
Правда ли она не проснулась или дала себе возможность выйти на еще одну охоту? При одном из драккаров я нашел нож, коим недавно чистили рыбу, разрезал путы и стараясь не поднимать шума спустился в реку. Там на другом берегу я знал землю, знал где легче найти патруль и где можно запутать следы так, что даже чуткий собачий нюх не возьмет.

К полудню я ликовал. Боже, получилось! Все получилось! Я сбежал! Солнце немилосердно пекло сжигая бледную кожу. Но пропеченные щеки и руки в Колчестере, всяко лучше вскрытого данами горла. Конечно, я  не был дома. И не буду еще пару дней. Без быстрого коня, владения Баристана совсем не кажутся скромными. Но если не радоваться маленьким победам, можно всю жизнь прожить несчастным.
- Филипп! Мать твою, как ты удрал от северян?
Вот тебе и еще маленькая победа… Патруль сошедший с тракта. Не в поисках ли его? Одного из троих стражников он знал. Он появлялся иногда в казармах, много пил, мало ел и имел бессмысленно задиристый характер. Почти как я, только урод. Хотя шлюхам куда милее звон монет, чем милая мордашка.
- Вы ищите лагерь данов?
- Разумеется. Они прислали гонца с требованием выкупа.
- И Вас всего трое?
- Для разведки много и не надо. Кто знает, в какой дыре они тебя упрятали. Зазноба твоя, все уши Эстрид прожужжала. Платить то за тебя, никто не рвется. Вот нас и послали.

Самое главное, чему учат уличные драки, это тому, что не стоит доверять людям, которые заходят тебе за спину. Это ВСЕГДА плохо кончается. Первая радость схлынула так же быстро, как и пришла. Беспокойство сменилось пониманием, меня даже не особо старались не пугать раньше времени. Трое в броне и с оружием против одного. Не убьют в ближнем бою, подстрелят как перепла. В руке воина блестнул нож.
- Ну что, много он заплатил за то чтобы вы прирезали меня как собаку?
- Да ты не волнуйся… Рыжая твоя отвоет, как человека, когда найдут твой труп. Может даже Петра увидишь. И я помолюсь, чтобы увидел.

Напали быстро, почти сразу пустив кровь на руке. Бегать долго не получится, без лука я все равно что пахарь, только еще и с мотыгой плохо обращаюсь. И это не игра с Вигго один на один, где шкурку портить нельзя, а то не продашь. С этих станется изуродовать так что мать родная не узнает.
Сзади схватили, обхватив и блокируя сопротивление руками. Удар под дых не случился, напрямую зашел, не сбоку. А потому я успел лягнуть ногами, отталкиваясь от одного завалить на спину второго. Мы упали, покатились по земле как два кота. Пока сильный удар сверху не скинул меня с стражника на землю.. Кто-то перевернул на спину и повторил экзекуцию, пиная ногами в живот и по ребрам.

Ой, надо было просто дать себя пырнуть и все. Но нет же, надо повыебываться!

Когда прилетел удар по голове, откуда то издалека послышался человеческий рев боли. Не похожий на мой собственный. Хорошо, потому что уйти надо хотя бы сохранив остатки достоинства. А потом мордование закончилось… И начался Ад, где я был зрителем в первых рядах, как на городской сентябрьской ярмарке.
Кем бы не была Глёд, она точно не являлась человеком. Если ее Боги даруют такую силу, то вполне понятно почему христианство никак не подомнет под себя зеленые холмы и друидов ее заселяющих. Это даже нельзя было назвать боем… Ведьма просто их разорвала так, будто они были кутятами против медведицы-шатуна.

Что ж, почему с ней не спорят даны теперь наглядно и очевидно. С трудом поднявшись с земли сплевывая кровь с разбитых губ, шатающейся походкой я пошел на встречу к своему кошмару в теле женщины. К чему бежать от неизбежности?

Когда между нами осталась пара десятков шагов, я увидел хрипящего стражника из казарм. Он схватил меня за ногу и не пускал, будто это что-то еще могло изменить. И подал нож.. Тот самый, которым еще недавно пытался прирезать меня.
- Господь велел прощать. Пусть он тебя и простит, - Ублюдок помер и только тогда я забрал нож из рук мертвеца. Нет, таким клинком не пользуются ни в Колчестере, ни где в Эсексе. Слишком приметный. Слишком говорливый. Совсем как один франкско-сакский мальчишка. - Что то мне подсказывает, сребровласая моя госпожа, что ни черта вам не заплатят. Гонцы издохли по дороге.
Когда ирландка оказалась рядом, все что мне оставалось сделать это провернуть нож в руке и подать ей рукояткой вперед.
- Знаешь, если бы ты не была сейчас в крови, я бы даже назвал тебя моим ангелом-хранителем.

…Солнце Литы кипело янтарем в котле и окропляло землю драгоценными каплями изобилия. Огонь заставлял светящееся золотом варево весело булькать и источать аромат меда, душицы, чабреца и цветущего хмеля по всей округе. Древнее капище, подпирающее каменными плечами светлое небо, приветствовало друида, отдающего почести старинному празднику Солнцестояния и даже дикие звери обходили стороной круг монолитов. Девять костров горело вкруг алтарного жертвенного камня, на котором охапками лежали цветы и горели наспех крученые свечи. Девять черпаков извела жрица Дану, обагряя священное пламя и приветствуя поворот колеса к священному Йолю, заставляя язычки плеваться искрами и взлетать в сияющие своды небес. Она выглядела недовольной, но Глёд, если подумать, всегда и всем была недовольна с тех самых пор, как мальчишка шел рядом и безропотно нес тяжеленную, обжигающе-горячую ношу, помогая ей завершить священные ритуалы. Христианин, и все равно по-христиански смирен же. Она редко видела крестовников, которые следовали своим же заповедям. Но Глёд не выносила, когда люди безропотно складывали руки на потеху судьбе. Филипп больше нравился ей, когда сопротивлялся…

…Когда он первый раз ушел под воду, ирландская разведчица каким-то животным чутьем знала, что он сбежит. Смотрела в расходящиеся на воде круги и будто видела. как рыбье бледное тело извивается в иле, ища спасения. Сын лорда на поверку оказался зубаст и неразумен, но отважен. И умел плавать. Слышала она, что поклонники христа в воде оказываются лишь трижды: при крещении, перед женитьбой и при смерти - но юный олдермен загребал воду, как заправский рыбак. Чудны провидения Дану и Дагды, покровителей племени Миля. Ноги ее спешили, но сама друидка - не суетилась, догоняя давшего деру мальчишку. Она и по ребрам-то прописала ему больше для порядка, чем в самом деле злясь на то, что он убежал.
На его месте она поступила бы так же. Поступала уже, к слову. Только вместо простого побега перед этим - отравила весь лагерь…

С этих пор и началась игра в кошки-мышки. Сколько бы Филипп не получал тумаков, он вел себя громче и громче. Это раздражало, но не до злости, а до любопытства: что же еще придумает этот тощий оборванец в следующий раз? Она не заметила за ним истовой набожности крестопоклонников, однако, сакский (или франкский? По ночам он говорил во сне по-франкски так чисто, будто это был родной его язык) мальчишка истинно верил и был благочестив. Кажется, таким словом жители Англии называли искренность к своей вере. У него в сердце сидело сияние весеннего солнца, холодное, но обещающее надежду. Это вовсе не значило, что Глёд давала ему спуску, но положенная фора в десять счетов у пленника  Торальда была всегда.
Дружина злилась, но мало-помалу привыкала. А что им оставалось? Даже Виго, ненавидевший белобрысого всей душой, начинал свой день с матерными мыслями о христианском выблядке и ложился с ними же. Что это, как ни постоянство?

Улепетывал он как заяц. И напрасно смеялись те, кто называл этого зверя воплощением трусости! Как и Филипп, бегущий и спасающий шкуру заяц не знал страха и жалости, удар его лапы мог перебить орлу хребет и человеку- руку! Умей саксонский олдермен сражаться, то лагерю оставленному на попечительство дренгов Торальда было бы несдобровать. Так что отвешивая колчестерскому выскочке заслуженную пощечину и наминая его загривок холодными цепкими пальцами, Глёд чувствовала себя даже немножечко гордой, а под кожей бурлила звериная кровь, подогретая охотничьим азартом.
И сааамую малую часть - страхом: Торбрандссон велел ей беречь пленника как собственную шкуру, ведь именно ее он и спустит, если с Филиппа упадет хоть волос. А сказанное даном в ледяном спокойствии куда более верно, чем его яростные запальчивые угрозы.
Они жили в палатке дренга бок о бок, как брат с сестрой или обрученные против воли. У нее вяли уши от его песенок, у него кисло козье молоко в кружке от ее ругательств на гэлике. Пару раз друидка отравила его похлебку так, что Виго часа пришлось дежурить у кустов, в которые поносило заносчивого мальчишку. Разве не весело?! Но ночи были холодные, даже летом, а холод уравнивает людей. И хотя Глёд привязывала сакса к себе, а заодно еще  и к столбу шатра, это не спасло ее от упрямого нрава человечьего недоросля.

Он обманул ее нос своим запахом, оставив рубашку скомканной у самого лица спящей жрицы Дану. Оттого звериная ее сущность и не почуяла неладного.

Когда солнце Литы взошло над землей, вместо ласкового тепла зенита лета, ее обдало зимней стужей: на этот  раз Филипп действительно СБЕЖАЛ!
То, что для других было привычной потехой, ей  не сулило ничего хорошего.
-Что, оставил тебя недомерок? Видать, ты недостаточно баба для него, ему все же сиськи поболе нужны, Глёд!,- взаржали дружинники, поднимая гоготом весь сонный еще лагерь.
Ирландка глянула на весельчаков искоса и поспешила к воде, искать следы. Будь она беглецом, то в первую очередь прятала бы свой путь там.
Чем дольше искала свою пропажу разведчица, тем сильнее злилась. И беспокоилась. Не за взбучку, которую получит от Торальда - ему идея с заложником не нравилась изначально, а за собственное чутье, которое никак не могло уловить запах, знакомый за столько ночей. Две седьмицы она спала под боком у мальчишки, и вот теперь - он словно растворился в лесу!
-Плоть от плоти, кость от кости, кровь  от крови Кернунна, хозяина оленей…
Друидка выругалась. Сорвала с плеча перевязь и одежду. И опустилась на четвереньки, выгнувшись и взвыв нечеловеческим голосом.
Хочешь быть оленем, маленький заяц? Тогда она станет волком.

Пуки несся через холмы и буреломы, перепрыгивал через тракты, пугая до смерти случайных путников. Призрак вел его тенистыми рощами, ломаными звуками и перекликом птичьих голосов, видевших перепуганного детеныша на юге, дальше и дальше к человеческому жилью. Он не успел дойти до болот, границы земель Баристана Колчестрского, но увяз в опасной глуши, где люди почти и не ходят. Если только не ищут его как она. Зверь Дану замер к зарослях орешника и прислушался к чудной человеческой речи, беззвучно поднимая черные губы и сверкая острым набором клыков: саксы! Будь неладно все их поганое племя! От них пахло отравленным железом и мускусной горечью, предательством от них пахло, но маленький заяц пока этого не видел. Но пуки не осознавал значения этих слов, застив человеческий разум одним лишь понятным зверю словом: догнать и схватить. А дальше…
Что это было, положенная сородичам игра или схватка сильнейших? Трое на одного, так охотятся волки, но гремящие броней стражи едва тянули на брехливых псов, пусть и с зубами. Филипп дорого продавал свою шкуру, набитыми уже данами ребрами и окрепшими от пут и гребков руками защищая мягкое подбрюшье от подлого удара ножа. Черный зверь рванул с места, когда учуял, что заяц уступает: запах крови и травы всегда был запахом охоты и добычи. Но сакский мальчишка - ее добыча!

Пуки в прыжке сбил одного из троих и  лапами вмял хребет в землю. Влажный хруст прервал чужую жизнь и ирландское чудовище прыгнуло в сторону, избегая брошенного в спину лезвия.  С ревом, проклиная души уже обреченных на вечные скитания вокруг да около дорог Дагды,  чудовище расправилось с нападавшими, разрывая плоть и кроша кость, окропляя землю кровью и плотью. Лита входила в зенит и жгла их спины священными лучами равноденствия, принимая и такое подношение: влага родит новую жизнь, даже если она солона и горяча. Монстр рывком перекинул дергающееся в предсмертных конвульсиях тело и обернулся к замершему на земле щенку. От него сладко пахло страхом и разгоряченной плотью, юностью и обреченностью смертного тела. Рогатый, хвостатый волк облизнулся и припал к земле, взрывая страшными черными серпами влажную от потрохов землю.

Но не тронул белобрысого. Фыркнул раздосадованно и перекинулся через голову, возвращаясь в мир женщиной.
Он видел ее голой, лежал с ней обнаженный. прикасался к ней невольно, и сейчас ее нагота не должна была смущать. Все еще злая как черт Глёд смотрела на парня, подходящего к ней и все, чего ей хотелось - это всыпать ему так, чтобы он до приезда Варинсонна не мог сидеть!
Она была рада, что успела. Не потому что теперь не придется отвечать перед Эйвом: потому что никто не заслуживает смерти от своих же.
-Идиот ты жопоголовый,- зашипела она по-ирландски, вырывая из пальцев нож и  нервно встряхивая руку, борясь с желанием воткнуть его куда-нибудь ему под ключицу и залатать мхом да осоковой нитью,-Это был последний раз, когда я добра к тебе, понял?! Сбежишь еще раз - я лично снесу твою бесполезную башку твоему отцу-олдермену в корзине! Пусть Тор найдет себе другой залог!
Она пошла не оглядываясь, предоставляя мальчишке возможность прочитать все татуировки на ее теле и полюбоваться округлым задом. Глёд подобрала свои вещи где-то через восемьсот шагов. наспех облачившись и закрепив оружие. Она не боялась удара в спину, как и знала, что Филипп идет за ней- его шаги, бесшумные в лесной глуши, теперь для нее были как ритмичная дрожь в наготу ступней. Она уже догадалась, что их с Эйвом жертва не прошла даром, старое колдовство, как и всегда, сработало безотказно. Но ее это почему-то не утешало.
Девица уперла руки в бедра и закатила глаза, глядя на зенит солнца в летнем небе. Теперь им предстояло вернуться в лагерь, выслушать смешки и подначки, и все по-новой, все по кругу, колесо даст еще один оборот…

-Сегодня Лита,- шепчет она под нос и наполняет грудь пряным воздухом нагретой коры и земли, животного мускуса и терпкой резкости цветущих вьюнов на опушке,- Сегодня Лита. Мы проведем ее как полагается и ты не отвлечешь меня сегодня еще одним побегом, понял, олдермен?! Ты не станешь юлить и хитрить, спокойно посидишь рядышком, а я не скажу Торальду про гонцов.
Она посмотрела на Филиппа внимательно, желая увидеть, понял ли пацан все, о чем она сказала и тем более - о чем умолчала. И удовлетворившись увиденным, кивнула в противоположную от лагеря сторону…

Филипп играл на украденной из лагеря пастухов флейте слишком хорошо, чтобы не заметить. Как и было обещано, он сидел в кругу камней безропотной мышью, не пытаясь больше сбежать. Он мог бы, и Глёд ловила себя на мысли, что могла бы отпустить его сегодня. Потому что мера крови для Литы была уже пролита, а сверх нее Солнце может взять уже нечто совсем иное. Светило проливало на них вечернее муаровое покрывало своей благосклонности, соседствуя одновременно и со звездами, и с Луной, умывая своих младших детей в красном зареве солнцестояния. Все краски стыда, крови и лихорадки сгустились над их головами, расцвеченные золотым пламенем костров. Глёд слушала тихую песню, звучащую меж каменных боков Лорда и Леди и молилась. Она пела Дану хвальбы и благодарила богов за еще один урожайный год. Она лила из котла Дагды, в котором варился ее янтарь, зелье и просила Старших о новой жизни, о урожае, о  смерти страждущим и гармонии мятущимся. Филипп будо настроился на ее лад и в какой-то момент, христианский мальчик и ирландская друидка-язычница, просили об одном и том же одних и тех же. Они не говорили друг с другом много часов: Глёд не трогала его, заботясь о его тепле и животе молча, сакс не нарушал священности момента любопытством и сам делал все, о чем она лишь намеревалась его попросить.

Он избавлял ее от необходимости его просить. Потому что Лита требовала старания двоих.
Женщина подошла к белобрысому беззвучно и терпеливо ждала, пока он закончит песню. В длинных ее пальцах тяжестью лежала чаша, а в другой ладони - хлеб, испеченный ею же на огне. Первый урожай.
-Не бойся,это мед,- она пьет первая, чтобы доказать, что не желает ему зла и поит, наблюдая за тем, как припухшие от ран губы роняют драгоценные капли на грудь, подбирает их хлебом и делит с юным саксом кусок, наблюдая за тем, как он ест и пьянеет от сдобы даже вернее, чем от вина. На дне чаши влажно поблескивает кусочек красного янтаря, как будто светится изнутри. Впрочем, как и глаза друидки.
-Ты похож на белого жертвенного оленя, несущегося по лесам Дал-Нуада в пору Бельтайна,- Глёд прикасается ладонью к вымокшей  рубахе на груди и ведет, собирая тепло и удары взбеленившегося сердца. Она довольна тем, что смогла поприветствовать Литу и завершить обряд, и вот же ирония -  доля лицезреть ее довольной и счастливой выпала чужому мальчишке-пленнику, который кланяется кресту. Под пальцами распятие ощущается обычной железкой, не жжет пальцы и вовсе не отпугивает ее, точно нежить. Ирландка не срывает знак его веры, спокойно смиряясь с тем, что юный олень, заслуживший сегодня свое имя, отдает предпочтение одному Богу. Только оглаживает гладкую кожу под ним большим пальцем и ведет вверх, к впадине под самым горлом,- Я не могу тебя отпустить. Но могу спросить: чего ты хочешь больше всего, fianna bnán?