Город напоминал горящий муравейник. Бунт, начавшийся внезапно в предместьях дворца, словно лесной пожар стремительно расползался по столице. Пламя людской ненависти и глупости скакало с крыши на крышу, от дома к дому, становясь лишь сильнее с каждым разоренным двором. В гневных выкриках с хулой на голову султана цветами боли и отчаяния вспыхивали мольбы о пощаде и каре Аллаха на головы бунтовщиков. Муэдзины вышли на балконы минаретов, но призывы к молитве не были услышаны. Как и  мольбы имамов о мире и милости. В тот день Константинополь  словно был забыт всемилостивым Аллахом и оставлен на милость корысти и алчности.

Слуги метались перепуганными зайцами по коридорам  поместья Алным. Они одновременно мечтали оказаться как можно дальше от разгорающегося кошмара и взять с собой ценные вещи. Все порывы скряжничества и скудоумия без жалости пресекались хозяйкой дома, поторапливающей людей садиться в повозки и уезжать. Плакали дети, метались в истерике борзые, причитали служанки. Только немногочисленная охрана — та, что не отправилась с господином БогА Алным утром на защиту  дворца Топкапы, оставалась внешне спокойна. У садовых ворот уже был готов экипаж, в котором сидел младший сын с учителем, внучка и несколько самых ближайших слуг.
-Мама!,— в отчаянии воскликнула Эсмахан, хватая родительницу за запястье,— Поехали с нами! Нельзя оставаться,  в городе опасно!
-Именно поэтому вам и стоит поторопиться, а не тратить время на пустые уговоры,— госпожа Тулнам Алным отняла у дочери руку, прозвенев тяжелыми серебряными браслетами гулко и категорично,-Ваш отец подавит бунт и вернется, а дом пуст? Не будет этого. Еще меня с собственного двора  не гнал всякий сброд!
-Искандер!,— метнулась к мужу женщина, ища поддержки и надеясь, что он как старший оставшийся дома мужчина повлияет на упрямую женщину,— Прошу тебя, ну хоть ты ей скажи!
Александер Кафидов переглянулся с тещей и сцепил зубы, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего: Тулнам обожгла зятя холодным хищным взглядом, мол, ну давай, скажи мне что-нибудь, дай мне только повод. Проклятая моголка  слушала только мужа, да и то, порой у него возникали сомнения на счет того, кто в этой семье действительно глава семьи. Обречен тот корабль, где во главе курса — женщина.
-Пожалуйста, прислушайтесь к дочери,— тем не менее мягко и вежливо сказал русский,— Что мы скажем БогА бею, если с вами что-нибудь случиться?! Ваш муж желал бы, чтобы вы были в безопасности.
-О желаниях моего мужа я осведомлена лучше твоего, бей,— Тулнам даже постаралась, чтобы эти слова прозвучали вежливо, но холод во взгляде, которым обменивались они с Кафидовым, было сложно смягчить,- Бери жену и дочь и уезжай. И ради всех чудес пророка, не будь дураком, не надейся, что твое посольство защитит тебя лучше родных стен! Старый город уже полыхает! От вашего дворца камня на камне не осталось!
Госпожа Алным поцеловала дочь на прощание и вверила ее мужу в руки. Никто не надеялся, что слова Александра вдруг возымеют какой-либо авторитет для жены начальника всей кавалерии султана. Но Кафидов должен был соблюсти приличия — на него смотрели жена, прислуга, охрана, а Тулнам не желала расстраивать дочь. Она выпроводила к спасительным повозкам всю прислугу в доме; старшие сыновья уехали еще засветло вместе с отцом. Осталась только верная старая служанка, приехавшая много лет назад  вместе с ней из Агры. Едва дом опустел, как моголка велела запереть все двери и окна, никого не впускать и не выпускать.

Кровавая мать смотрела ей в глаза безучастно, скаля в страшной улыбке рот и высунув синий длинный язык. Ей, предавшей веру предков и принявшей ислам, ей, так долго не возносившей молитв к владычице войны и смерти, не желали  даровать ни прощения, ни искупления, но Тулнам все равно пела гимн, рисуя круги ритуальным огнем на широком золотом блюде. Алый синдур мелкой пылью вспархивал облаком при каждом движении рук, закованных в звенящие браслеты и уже до самого потолка заволок комнату, в которой было трудно дышать. Она молила о силе для защиты близких и о ниспослании страшной смерти ее врагам; пела о жестокости и справедливости Кровавой матери, восхваляя все шесть ее ипостасей; обещала кровавую жатву и щедрое подношение во славу ее до исхода третьего дня. Не молодая уже, но все еще красивая женщина, без единого седого волоса в черных вьющихся волосах и сама была похожа на ту, которой она молилась. Кончики пальцев Тулнам были выкрашены бордовой хной, а на скуластом лице она вывела синие узоры, связывая себя и с миром живых, и с миром мертвых. Не смотря на то, что родилась женщина в касте жрецов, боги не одарили ее магией. Поэтому пустующие руки заняли сначала ситар и домра, а потом меч.
Алным сдула остатки синдура и благовоний в лицо статуи, отставила поднос и сложила руки в молитвенном жесте, трижды коснувшись лба. Снаружи разворачивался настоящий ад, крики умирающих и бунтовщиков было невозможно заглушить даже песнопениями, но она отрешилась от них, ожесточила сердце и закрыла разум, не впуская ни жалость, ни сострадание. С тех пор, как ей пришлось бежать из Агры, под плащом молодого османского всадника, она пообещала себе не дарить свою доброту и верность никому, кроме родных.

“Прими мою жертву, Мать войны, и да почтит тебя тело мое”

Несколько капель крови упали в пламя ритуальной чаши, зашипели и выбросили облачко черного дыма в воздух. Богиня смотрела на Тулнам безумными, горящими восторгом ярости глазами. Подношение было принято, а молитва услышана. Это наполнило ее сердце радостью и Алным-ханым сгребла красные крохи, проведя ладонью по распущенным волосам в знак служения богине. Ее искренность  при свете мирного дня и ночи принадлежала Аллаху, но он оставил их всех в неспокойную пору войны. Битвы — были вотчиной женщины совершенно иного рода.
Едва слышный писк мог бы потонуть в общем гаме, но только не для нее, сосредоточенной и чуткой, как волчица. Служанка, до того неслышно сидящая в углу, подошла к сундуку у стены и откинула тяжелую крышку, ахнув на месте. Тулнам взялась было  за кинжал на поясе, но на полпути застыла, ширя черные глаза неверяще.
-Хандан! Что ты тут..Как?...Почему ты не с родителями!?,— строго прикрикнула женщина и вытащила девочку, спрятавшуюся среди шелковых кафтанов и исписанных свертков. Тона бабушки трехлетка не испугалась, но заметно смутилась, пряча ладошки и опуская ресницы, совсем как ее мать.
-Бабуа е хала с ми..,— пробубнила она себе под нос, а когда ее крепче взяли за локоток, гневно вскинула кудрявую головешку и повторила четко,— Бабуа не хала с нами!,— и топнула ножкой.
-О, Аллах,— всплеснула руками Тулнам  и присела перед малышкой, гладя ее по темным бараньим кудрям,— Твои родители с ума сойдут от ужаса, когда не найдут тебя!
Снизу раздался треск и грохот, звон битого стекла и крики охраны затерялись высоко под стропилами. Бунтовщики все-таки прорвались через заслоны и теперь только пара солдат ее мужа отделяла их от незавидной участи. Думать было некогда, женщина впихнула ребенка в руки служанке и жестом велела бежать к потайным дверям на кухне. Она рассчитывала, что этот ход им все-таки не понадобится, так как ведет к садам в черте города, но шансов на улицах у них больше, чем в запертом доме с разъяренными янычарами.
-Бабуа!!!,— завопила девочка и заплакала, колотя кулачками по плечам старой прислужницы. не желая бросать любимую родственницу.
Тулнам подошла к оружейной стойке и сняла изогнутую могольскую саблю дамасской ковки. Старая боевая подруга легла в ладонь как влитая, наполнила члены и вены приятной тяжестью и неясным предчувствием. По рукояти вились стальные лозы и райские птицы,  а дугу лезвия украшала молитва, вознесенная ею недавно. Женщина прижала гарду к губам, затем ко лбу в ритуальном жесте и выбежала в коридор, вслед за внучкой и служанкой.

Лязг битвы заполнял собой первый этаж. У них был шанс проскочить незамеченными, если люди БогА  продержатся чуть дольше, но она поняла, что все совсем плохо, когда вопль Хандан заставил зазвенеть все стекло в доме. Тулнам ошпаренной львицей бросилась вперед и едва успела: открыв очередную дверь, старая прислужница буквально напоролась на вражеский ятаган, успела только сбросить ребенка через плечо и завалилась навзничь, исходя кровью. Девочка ревела во все горло, глядя на то, как обезумевший от крови и злобы солдат заносит над ней саблю. Моголка выхватила из-за пояса кинжал и наотмашь бросила, целясь врагу в лицо. Попала. Янычар захрипел и схватился за горло, заваливаясь на бок. Хозяйка дома добила несчастного одним ударом, обернулась и подхватила внучку на руки, скороговоркой стараясь успокоить детские рыдания, но малышка не унималась.
-Ну хватит, Хандан! Мы не можем сейчас себе этого позволить!,— строго одернула она и укусила девочку за мочку уха,  в которой качалась массивная золотая сережка. Ребенок сначала зашелся еще громче, но почти сразу же утих, напуганный внезапным воспитательным маневром.
По лестнице уже поднималось несколько бунтовщиков, которые заметили женщину с ребенком и Тулнам пришлось бежать обратно, огибая по кругу галерею второго этажа, сшибая случайные безделушки и сворачивая расставленную так некстати мебель. Она чуть не попалась в ту же ловушку, убегая через зал для приемов: двое как раз бежали навстречу, ближайший успел занести для удара саблю, и тогда Тулнам резко пригнулась и поберегла голову. Левой рукой она все еще прижимала к себе Хандан, а правой — саблю, ей-то и рубанула наискось, перерубая ребра. Хриплое бульканье подсказало ей, что попала, но почти сразу пришлось отражать удар второго, оборачиваясь вокруг себя и выставляю оружие перед собой . Лязг, глухой удар — пнула ногой в живот, и свист железа, завершенный противным мясным чавком. Она не остановилась посмотреть, что стало с ее жертвой, сзади в затылок дышали еще одни безбожники, решившие поживиться не только сокровищами султана, но и одинокой женщиной с ребенком на руках.

Им удалось добежать до неприметной лестницы на первый этаж, пронестись как испуганная лань по горным тропам — через половину дома, но кухни находились на другом конце внутреннего двора, а преследовали перекликались между собой как голодные чайки. Так что целая свора убийц поджидала Тулнам, когда она выбежала из казавшейся безопасной комнаты — прямиком к ним в лапы.
Хозяйка дома замерла, на скоро одними глазами пересчитывая противников : шестеро. Её зажали со всех сторон, и не было никакого укромного уголка, чтобы ссадить ребёнка с рук. Глаза женщины недобро прищурились, вся она, одетая в чёрное и алое, подобралась, точно зверь перед прыжком.
-Не страшись, ханым. Наши мечи перенесут тебя прямо в райские кущи к Всевышнему. Все закончится быстро.
-Я жена пешвы, в рай и в ад я дойду своими ногами,— процедила госпожа Алным, не сводя немигающего взгляда с того, кто взял на себя труд заговорить с ней. Янычар на секунду были с толку, обдумываю непривычно слово, а затем самый догадливый из них брезгливо плюнул на цветные мозаики пола.
-Моголка, — то, что жена предводителя сипахов армии султана была из индийских не то индусов, ни то мусульман, было  в свое время поводом для пересудов.
Ей до этого не было никакого дела. Полвека она уже жила на свете, половину из этого времени счастливо живя за спиной мужа, которому дела не было ни до её веры (врал, конечно, но ради неё врал складно), ни до её происхождения. Тулнам смирилась с новой страной, её народом и обычаями, но где-то глубоко в сердце всегда презирала мелочность и подлость, так свойственные именно османам.

Подпирающий её пуще всех храбрец справа махнул лезвием играю и, будто надеялся напугать прямую женщину. Госпожа Алным и ухом не повела. Хандан захныкала тихонько на руках, пряча зареванное личико в груди у бабушки, та лишь прижал ребёнка крепче и поцеловала девочку в лоб, глядя в блестящие как бусины глаза.
Сталь столкнулась со сталью, когда второй выпад должен был ранить её в руку. Тулнам молниеносно, будто змея, так выкрутила запястье, что её сабля взвилась и ужалила самым острием подмышки, а потом обрушилась коварный рубящим ударом снизу вверх, отсекая наглецу всю руку от плеча. Янычар взвыл дурным голосом и упал, залива золотистый камень кровью. И все сорвались к одной женщине, страшно кривящей лицо в гримасе синих узоров, точно иблис из преисподней.
Тулнам крутилась как кобра и жалила столь же безжалостно. Из оставшихся на ногах пятерых она за полминуты рассекла наискось одного, ранила в бедро второго — тот истёк кровью  так быстро, что даже не понял, что умирает, и изуродовала третьего, отсекая ему часть лица. Солдаты все норовили задеть ребёнка на её руках, зайти за спину, но госпожа Алным с поразительно для своих лет проворством подставляла дугу лезвия, уходила из под удара и  не гнушалась отшвыривать противников с пинка. Она забыла о человечности и слабости, она не жалела себя, если это выгадает ей хоть мгновение преимущества и словно не замечала боли в ранах, то и дело появляющихся тут и там. Девочка замерла в ужасе и не издавала ни звука до тех пор, пока  подлый маневр янычара не увенчался успехом и сабля не прошлась у опасной близости с головой малышки. Острие резала пряди волос и рассекла нежнейшую кожу за ухом и Хандан заверещала в голос, трясясь  и сжимая крохотный ручки на дупатте с вышитыми золотом звездами. Всё могло бы обернуться гораздо хуже, не уйди Тулнам в оборону. Оставшись вдвоём, бунтовщики перестали мешать друг другу и насели на хозяйку дома пуще прежнего. Где-то позади стенали их раненые товарищи, кровь разлилась на половину двора, стекая с широких ступеней. Бежать было некуда, в петлянии по коридорам дома моголка рисовала быть зажатой, и с ребёнком на руках вряд ли смогла бы вылезти на карниз, не сорвавшись. И она сражались, ожесточенно и зло, с каждой новой жертвой крича: “Прими, Мать войны!”, -путая и устрашая своих противников. Привыкшие к коротким и набожным османкам, трусливые предатели никак не ожидали столь яростного отпора. Тулнам Алным не просто дорого продавала их с внучкой жизнь, она наглядно показывала, почему англичане так и не сумели захватить Индостан. И что кроется за словами “жена пешвы”. Жена военачальника.
-Бааа!, — закричала маленькая Хандан, увидев на той стороне ещё одну фигуру.
Женщина попятилась, высоко подняв саблю над головой, нацелив её как скорпионье жало в лицо первому же, кто подойдёт близко. Спину обожгло предчувствие опасности, но прежде чем повернуться, ей пришлось отбить сдвоенную атаку. Смертоносная дуга взрезала воздух, удары крест-накрест высекли искры. Она обезоружила одного, оттолкнула второго и рванула к выходу.
Кафидов стоял с взведенным мушкетом. Доли секунды отделяли его от решения о цели, но он не успел. Или же не захотел успеть?

Тулнам почувствовала удар и резкую боль, вспышка была такой сильной, что ослепила её. Она прошла по шее, взорвалась угольями под черепом и тут же все закончилось: она перестала чувствовать свое тело. Лишь лицо исказила гримаса страдания. Она упала навзничь, выронила малышку и детский крик отразился от каменных стен. Хандан ревела во все горло и по привычке хватало бабушку за одежду, кидалась ей на грудь: несмышленыш ещё, а понимала, что люди с оружием и злыми лицами не несут ничего хорошего.  Тулнам в ужасе смотрела на синеющую девочку, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, защитить или хотя бы просто заставить ребёнка убежать.
Над головой грохнул выстрелы, один за другим, они повалили оставшихся янычар на пол, а следующие размозжили им головы.

Кафидов перезарядил и добил раненых. Чётко и точно, как куропаток. А потом подошёл к лежащей на полу тёще и осипшей от крика дочери. Породистое лицо крымчанина сделалось задумчивый и отрешенным, словно он принимал какое-то важное решение. Во взгляде его не было ни сочувствия, ни жалости, только расчёт и что-то горькое, неприязненное. Поколебавшись с пол минуты, дипломат все же поднял дочь на руки, слегка встряхнул, морщась : Хандан кричала прямо ему на ухо и норовила выкрутиться, вернуться к бабушке. Александр перевёл взгляд от красивого лица на белый пояс с алыми оттисками огромных ладоней и понимающие поджал губы, покачал головой.
-Вам повезло, Тулнам-ханым, муж дозволил вам умереть. Пусть Господь  смилостивится над вами.
Тулнам силилась сказать хоть что-нибудь, но горло выдавало лишь звук  булькающей в лёгких крови, хрипы и свист. Кафидов убрал оружие за пояс, развернулся и быстрыми торопливыми шагами покинул дом. У самого выхода он задержался на секунду, гипнотизируя тлеющий в  парадной жаровне огонь, протянул руку и опрокинул её, позволяя угля раскатиться по полу, залететь на край льняных занавесок и палисандровые изрвзцы. Искры прыснули кругом злым ульем и вгрызлись в самое нутро дома.

Она лежала, зная, что умирает и чувствуя запах дыма. Голос её больше не имел никакой силы, но Тулнам Алным все равно шептала слова молитвы, смаргивая с глаз горячие злые слезы.

“Прими мою жертву, Мать войны, ибо дозволено доброй жене уйти  дорогой джаухара. И да почти тебя тело мое”

Она жалела не о том, что жизнь её подошла к концу так скоро, не о том, что не забрала всех осквернивших её дом с собой, и даже не о любимом муже, который найдёт на месте вверенного ей дома могильное пепелище. Но о самом главном, последнем враге, которого она не успела вовремя победить. Змею, которая отправит её сад и перебьет певчих птиц Рузе. Она представила себе личико Хандан, детское и невинно и попыталась вообразить, какой женщиной она может вырасти когда нибудь. Вырасти и отомстить за то, что её отец ещё натворит, потому как крымчанин не знал  меры в алчности своих амбиций, и сердце его — что железо: ржавеет и сыпется, никогда не бывавши живым. Пламя лизало балки, обвивало узорные столбы и гремело музыкой далёких барабанов. Тулнам увидела оскаленное лицо с вываленным синим языком, сотканное из огненных хвостов и через силу улыбнулась, повторяя вновь и вновь незамысловатые слова. Чёрный дым заволок все, вгрызся в глаза, принял причудливые формы. Ей мерещились лица мертвых врагов и друзей, мерещились золотые стены дворца в Агре, сгоревшие точно так же, во славу Кровавой матери войны. Только тот огонь зажгла её рука, и теперь богиня уравновешивает содеянное. Тулнам не чувствовала тяжести дамасской рукоятки, но знала, что так и не разжала пальцев, и уже не сможет никогда. Рев насытившейся кровью и смертью богини сотряс дом до основания, затрещали его кости, заныли стены, с жалобным хрупом сломались разноцветные глаза стёкол. Огонь вырвался за пределы крыши, осыпал беснующихся снаружи людей и крой и пеплом и протяжно загудел, предупреждал неосторожных.
-Rani saa, — прошептала старое, забытое уже имя женщина, и это стало последними её словами, прежде чем объятые пламенем балки рухнули вниз, погребальным костром хоронят госпожу дома Алным.
Крыша особняка просел, трещины сотрясли его до основания и за несколько минут дом полностью занялся не только сам, но и заразил пожаром соседние строения. В небо над Константинополем влилась алая как синдур лента дыма

Отредактировано Хандан Кафид (Вт, 28 Окт 2025 23:36:37)