Фархад и его ноша чуть задержались на улице, позволяя госпоже Футэ уйти со служанкой первыми. Внимательные глаза хозяина виллы скользнули по скрытой за одеждой фигуре, подмечая, что шаги даются девушке нелегко, по дорогой ткани, кое-где пошедшей кровавыми пятнами, и перетекли на землю под раскидистой пальмой. Даже теперь, когда всё закончилось, она оставалась тронута холодом, и Ассувейди не сомневался: уже к следующему утру половину листьев придётся срезать как умершие, но это было неважно. Куда ценнее была хрупкая жизнь мальчишки, висящая на волоске.
- Идём в спальню, - мягко пропел «павлин», зная, что не получит ответа, и, на сколько мог, торопливо устремляясь по лестнице вверх, в сторону маленькой неприметной спальни, которую Сульфир сам выбрал для себя, - Всё будет хорошо. Ты поправишься, наберёшься сил, и расскажешь, что же произошло и по какой причине. Я не сержусь и всё так же тебя люблю. Вот так…
Маленькое оконце под потолком едва пропускало солнечный свет, и, чтобы видеть мальчишку, Фархаду пришлось распорядиться о том, чтобы в коридоре вновь запалили факелы – небольшие магические кристаллы, служившие ассасину источниками света, при его приближении погасли, оставив лишь тусклый неверный блеск. В комнате было аскетично и пахло цветами, срезанными в саду. Сульфир никогда не говорил о том прямо, но островитянин знал – мальчик любит цветы и довольно часто приносит их в свою спальню, если вдруг по какой-то причине не может провести ночь в саду. Чаще всего он спал на улице или вовсе не спал, наблюдая за звездами и луной с вершин крыш. Гости вынудили его вернуться в плен каменных стен, и вот чем это закончилось.
Бережно положив свою ношу на постель, Ассувейди махнул рукой, подзывая слугу и веля принести себе свой сундучок, а с ним воду, полотенца и все то, что могло быть хоть сколько-нибудь полезно для врачевания. Для помощи, с которой он, скорее всего, уже опоздал, а ведь Ата просила его поспешить! Может быть, будь он порасторопнее и помудрее, трагедии удалось бы избежать, но теперь у него на руках оказался умирающий мальчик, не способный даже открыть глаза. Фархад слышал, как слабо стучит обессиленное сердце, и с каким свистом воздух проходит сквозь лёгкие. Ощущал холод и влажность кожи. Наблюдал неестественную бледность, синеву под глазами и вокруг губ. Жизнь медленно покидала обессилевшее тело, и всё, что мог хозяин виллы, это пытаться вернуть его в чуть более сносное состояние. Снова, и снова, и снова, борясь со смертью изо всех сил и отчаянно не желая сдаваться. Вот только, всё было без толку, и у евнуха осталось лишь одно средство – почти что экспериментальное, сложное в применении, но способное придать сил тому, у кого их уже не осталось. Мужчина как раз крутил в руках шприц, когда в комнату влетела госпожа Футэ, а за ней слуги с тазами, кадками и зеркалами. Ещё двое вошли с пустыми руками и принялись выносить из спальни Сульфира какие-то вещи.
- Я ничего не имею против, если всё это как-то может ему помочь, - отложив шприц обратно, Фархад застыл в изголовье постели мальчишки и, казалось, забыл как дышать, наблюдая возню волшебницы точно в замедленном и тягучем эфире. Он не знал, что именно она делает, не понимал, для чего велела снести все эти предметы в и без того тесную каморку, но, покуда госпожа Футэ не заговорила сама, не проронил ни слова, - я… не уверен, что я понимаю. Слово, которое Вы сказали, мне не знакомо, как и подобная разновидность духов, однако, мне всецело ясно значение слова «подкидыш», и я должен спросить у Вас, в прямом ли значении оно используется и могу ли я считать его положение своего рода пленом? Разумеется, я видел, что он особенный, но решил, что дело в магическом даре, который не был обнаружен и заблокирован, и что сны Сульфира – лишь грань таланта и признак склонности к порицанию и ясновидению. Однако я заблуждался и, кажется, теперь обязан Вам, госпожа, не только его спасением, но и своей безопасностью. Должен признать, закончить жизнь в кошмаре мне не хотелось бы.
Ассувейди поежился, точно вдруг и впрямь почувствовал холод, но тотчас опомнился, решив не быть бесполезным. В конце концов, кван-тонка многое сделала для него и Ясмин, а значит, теперь он должен был сделать что-то для неё и её истраченных сил.
- Вот, пожалуйста, выпейте это, - мужчина выудил из сундучка пару флакончиков и поочерёдно протянул их госпоже Футэ, - уверяю Вас, госпожа, это не отрава. Всего лишь зелья для ясности ума и поддержания сил. Я прибегаю к ним, если мне предстоит бессонная ночь, и они ещё ни разу не вызвали у меня никаких негативных последствий.
- Не тревожьтесь, я позабочусь о госпоже Вилке. Уверен, мы найдём общий язык. К тому же, я уже обещал показать ей виллу и окружающий её сад. И здесь достаточно диковинок, способных удовлетворить самый притязательный вкус. Сиор Форсайт… Феликс…
Островитянин вздохнул и, покосившись, на всё ещё пребывающего в забытьи Сульфира, опустился на мягкий пуфик возле его головы.
- Сказал, что всё объяснит завтра, то есть уже сегодня. Что я должен позаботиться о Вас и о госпоже Вилке, и что если он не вернётся, то Вы расскажете мне всё вместо него. Ещё он спрашивал меня о жреце, но я так и не понял, для чего тот ему понадобился. К моему сожалению, сиор Форсайт был немногословен и казался нерасположенным говорить. Если откровенно, я намеревался как раз спросить Вас, что за причина заставила Феликса так неожиданно скрыться, но наша беседа приобрела иной оборот.
Фархад вздохнул и, ласково погладив Сульфира по холодным липким волосам, вновь обернулся к кван-тонке.
- Я могу что-нибудь сделать? Для Вас? Или для него?

Ватарэ была права: Сульфир пребывал в смятении, и не знал, чего хочет больше: уйти, навсегда растворившись среди эфира, или остаться, превозмогая тоску по потерянному дому и настойчивый зов мира грёз. Он не чувствовал страха, горечи сожалений и не цеплялся за своё бытие, как цепляются смертные, чей срок подошёл к концу, но, вместе с тем, испытывал что-то такое, чему не мог подобрать названия. Уйти навсегда, оставить хозяина одного, не иметь возможности приглядывать за ним и Ясмин из-за грани миров даже сквозь лунную призму или сияние звёзд. Фархад сделал для заплутавшего среди людей подкидыша столько, сколько не сделал никто другой и пренебречь этим ассасин не имел никакого права. Его жизнь и смерть принадлежат не ему, равно как и выбор способа, средства, срока… вот только… слабое человечье тело ничего не знало ни о долге раба, ни о духовной связи, и медленно умирало вопреки воле черноволосой ведьмы.
- Я не не хочу, - ответил Сульфир, качаясь на волнах мелодии, - у меня не выходит вернуться, и я не могу себя удержать. Твоя жертва была напрасной, и обещание не будет исполнено. Лучше оставь меня и уйди.
Сид хотел умереть с достоинством. Он ничтожно мало знал о своей природе и подчинялся чутью, наитию и привычкам, что приобрёл, растя среди смертных, но отчётливо понимал, что не хочет, чтобы эта женщина, которую он едва не обрёк на свою нынешнюю участь, наблюдала за тем, как он растворяется в сером мареве, превращаясь в ничто. От него не останется даже праха. Только образ в головах смертных и лёгкий флер пустоты в мыслях сладкоголосой певицы. Так и должно было всё закончиться.
Едва ли, в нигде было само понятие пространства, но Сульфир заставил себя подняться и отойти, принимая уже привычный глазу Ватарэ облик, лишённый подтеков, пустот и перетекающих черт. В конце пути ассасин хотел видеть себя с клинками в руках, в белоснежных одеждах, каких никогда не носил, с двумя тугими косами, заплетенными яркими зелёными лентами. Глядя в никуда, юный дух представлял, что стоит на вершине холма, заросшего мхами, лишайниками и вереском, и что видит перед собой высокие деревья, усыпанные листвой, реку, серебрящуюся в свете луны, и поляну, усыпанную крупными цветами, благоухающими жасмином, сливой и апельсином. Стараясь поверить в собственную иллюзию и воссоздать её наяву – пусть и из последних сил – Сульфир так увлёкся, что не заметил, что ведьма никуда не ушла, и что его чары рождались не изнутри, но из тех потоков силы, что текли от кван-тонки к нему, сплетаясь в могучий и властный ритм. Упрямый, требовательный, настойчивый. Сид готов был сдаться, ведьма – вернула его обратно, сделав выбор иным.
Всего на мгновение Сульфир распахнул глаза, глядя куда-то за ухо Аты, и, судорожно вдохнув, ткнулся ледяным носом в тонкую нежную шею.
- Дальше я сам, - пообещал он женщине, там, в мире духов, обернувшись через плечо и вперив взгляд в коридор зеркал, сделавший его комнату совершенно другой, - я справлюсь, и я останусь. Мне хватит сил, чтобы это сделать. Спасибо. Ты не была мне должна. Я запомню.

В реальности бледная рука мальчишки поднялась выше и обняла спасительницу в продолжительном жесте искренней благодарности, что, впрочем, было очень легко принять и за стремление к теплу, и за попытку получить внимание, заботу и ласку. Фархад, признаться, никогда не видел своего ассасина таким спокойно-доверчивым, однако, за сегодняшнее утро узнал уже так много неожиданных и невероятных признаний, что даже не смог как следует удивиться. Лишь улыбнулся и опустился обратно на мягкий пуф.
- Кажется, понял, - признался он, потирая лоб, - не понимаю, зачем, если это тело его тяготит, и если существовать в нём долго он не способен, но, вероятно, у его родителей – или вернее будет сказать создателей? – были какие-то мысли и планы, а не одна лишь слепая прихоть ради веселья. Если это не так, то это очень жестоко по отношению к этому… существу. Как бы я ни пытался подарить ему заботу и свободную жизнь, я не могу не признать, что моих стараний могло быть и недостаточно. Его жизнь была тяжёлой. Чтобы выжить, ему с ранних лет приходилось убивать своих конкурентов и доказывать, что он лучший. Подчиняться, неустанно тренироваться, шлифуя своё искусство, но и этого было мало. На Павлиньим Архипелаге боятся и презирают тех, кто отличается от остальных. Сульфир отличался. Внешностью, поведением, мелочами. Когда мы с ним встретились – это было немногим более года назад – его намеревались сжечь на костре, и это, пожалуй, было бы милосердно в сравнении со всеми, что ему уже пришлось пережить. Я не разбираюсь в духах, не знаю, как управляться с ними и как их учить, но мне было искренне жаль. Сульфира тогда и ещё жальче стало теперь. Едва ли, столь юное существо заслужило такую участь. Мы оба признательны и благодарны Вам, госпожа Футэ.
Постепенно, под тихое мерное сопение Сульфира, разговор перетек в иное русло, однако, и его нельзя было назвать ни приятным, ни ровным, ни мирным. Ассувейди не желал знать истинную историю хани Аты, ещё больше не желал знать правду о госпоже – Господь Всеединый! – Виленсии Доргенгрофф, однако, эти знания обрушились на него столь стремительно и столь неожиданно, что евнух только и успел, что распахнуть глаза, открыть рот в немом изумлении и тут же его закрыть, нервно оглядываясь по сторонам и, грешным делом, помышляя исчезнуть, забыть и сделать вид, будто бы ничего и не слышал. Вот Ата, вот Вилка – на этом всё. Невольно Фархад задумался, этих ли признаний ждал Феликс от госпожи Футэ, но в следующий же миг отвесил себе мысленную оплеуху: конечно же этих! Конечно же он знал! С самого начала всё знал! И несмотря на это притащил на его порог беглую принцессу Сольерона, чья голова сейчас стоила даже больше, чем его роскошная вилла, сад и бунгало на побережье! Кошмар! Какой же кошмар!
Ассувейди кое-как сдержался и даже почти что взял себя в руки, когда за одним потрясением последовал новый удар, в коем окончательно потонули и здравый смысл, и самообладание «павлина» и его же попытки мыслить рационально, спокойно и неторопливо.
- На Павлиньем Архипелаге таких как Вы, госпожа, называют Заклинателями Теней, - зачем-то промямлил мужчина, зацепившись разумом за самую лёгкую и понятную часть истории, - и во всё времена их одинаково почитали и боялись, восхваляли и поносили, молили о помощи и проклинали, и так было до первого султана Ассувейди, что сумел покорить всех Заклинателей и встать над ними. История гласит, что его вела рука Бога, но истина в том, что он был самым могучим из Заклинателей Теней и сумел переманить на свою сторону и ифритов, и непокорных джиннов, чем положил конец затяжной войне. Так на Павлиньем Архипелаге воцарился султанат, и сказку о том знает почти что каждый ребёнок. Я верил хроникам и описаниям, но теперь воочию наблюдаю то, что казалось мне канувшим в вечность. Смею ли я владеть подобными знаниями?
Фархад покорно склонил голову, выражая тем самым свое почтение и уважение, посмотрел на Сульфира, что всё так же жался к очаровательной флейте, и покачал головой, подбирая те слова, что сейчас были бы уместны и не звучали бы ни обвинением, ни голосом страха. Хозяин виллы, совершенно точно, не был обрадован откровением, как и не был счастлив соседствовать с неподвластным и не всегда объяснимым, но, вместе с тем, не мог позволить гостьям и просто уйти на корабль, какими бы ужасами не грозило ему укрывательство беглой преступницы.
- Мой дом – ваш дом, - тихо, но уверенно сказал евнух, - и вы вольны оставаться здесь столько, сколько понадобится. Вместе с Феликсом или без него. Я, как правило, не расторопен в своих решениях и выводах, но, думаю, у меня точно так же есть новости для вас и для госпожи Вилки. С Вашего позволения, я буду называть Вас так, как Вы уже представились, и давайте продолжим начатую игру в целителя и механика. Пока всё останется так, как есть, и я… подумаю, что нам делать. Вам ведь известно об имении Бельмер, здесь в Маривасе? – Пару дней назад им интересовались гости с Севера, и, знай я, что это ценно, сейчас у меня была бы информация и о цели их визита, и о результате посещения особняка. К сожалению, время упущено, но те гости довольно приметные, и, вероятно, что-то найти ещё можно. Хотя бы что-то… Простите, госпожа, но, боюсь, я вынужден Вас оставить и отправить несколько писем. Я понимаю, у Вас нет оснований мне доверять, потому, если желаете, можете пойти со мной вместе или обязать меня принести нерушимую клятву… Но мне бы хотелось поторопиться, а после вернуться к нашей с Вами беседе и к госпоже Вилке. Я… С удовольствием сопровожу её на прогулку и покажу не только свой дом, но и город в цветах Фальянса.
На этом Ассувейди прервался и торопливо поднялся, сунув руки в рукава и привычным жестом переплетя пальцы друг с другом. Скверная новость! Опасные дела! Неоправданный риск! Всё это «павлин» понимал, но что-то в нём отчаянно противилось страху и мелочному постыдному желанию всё же выставить беглянок прочь. Пусть он и не отличался храбростью самурая Кван-тона или верностью волкодавов Сольерона, в его жилах тоже текла благородная кровь, и он был готов бороться за свои взгляды и идеалы, хотя и без лишнего пафоса и громких слов.

Феликс плохо запомнил прошедшую ночь. Он всегда любил праздники и получал искреннее удовольствие от возможности прогуляться по расцвеченным огнями улицам, послушать веселую музыку, посмотреть на полу нагих танцовщиц и, наконец, завалиться в какую-нибудь лавочку, чтобы выкатиться из нее счастливым обладателем десятка праздничных безделушек, выторгованных за сущую мелочь. Однако в этот раз все было совсем не так. Огни не кружили голову, музыка в сердце не отзывалась, а если чего и хотелось, так это убраться куда-нибудь подальше, где нет людей и набраться до поросячьего визга. Лучше всего, конечно, подошел бы трактир или все те же лавочки, торговавшие вином прямо с лотка, но аквитанец боялся: стоит ему перейти черту, и зверь снова вернется, растревоженный алкоголем, никотином или сладким дымом марихуаны… И что он сделает тогда? Набросится на какую-нибудь девицу, что сама прыгнет ему в руки? Убьет мужика, посмевшего бросить едкое замечание? Пойдет в игорный дом, а оттуда – прямиком на суд и в городскую тюрьму? – Его и в более спокойные периоды жизни время от времени заносило, но теперь парень всерьез опасался, что вытворит что-нибудь непоправимое, если уж даже нежные просьбы любимой женщины, которой он меньше всего хотел навредить, не останавливали рождения кровожадного чудища. Больно, горько, но…
Форсайт свернул на узкую темную улочку, не забыв прикупить по дороге пару бутылок вина, и, как можно незаметнее, просочился сперва в портовый квартал, гудевший множеством голосов и дрожавший топотом сотен танцующих ног, а оттуда - на дикое побережье, усыпанное ракушками и напоенное пеной прибоя. Одинокое, безлюдное, шелестящее волнами по песку и плачущее криками чаек. Десяток минут потребовался ловкому капитану, чтобы вскарабкаться на скалистый утес и устроиться на его вершине, во власти ветра, высоких звезд и лунного света. До этого места почти что не долетала музыка, но кицунэ, стоящий на грани первого превращения, все равно упорно слышал тонкую трель сумеречной флейты, что манила его обратно, и чем дальше он уходил от дома Фархада, чем больше пил, чтобы ее заглушить, тем упорнее и громче она становилась, пока вдруг не оборвалась на высокой ноте, и Феликс не провалился вдруг в темноту душного зала, охваченного пожаром, напоенного кровью и эхом разносящего надрывные голоса.
Он никогда не был в подобном месте. Никогда не видел, чтобы в одном месте было так много крови и так много тел. Никогда не замечал, чтобы воины сражались так отчаянно, как можно сражаться лишь перед смертью. Никогда не видел духов, бросавшихся из ниоткуда и разбивающихся о зеркала. Аквитанец не жил во дворце Сольерона. Не видел бунта. Не участвовал в революции, но, каким-то непостижимым для себя образом, угодил в эпицентр государственного переворота и стоял посреди огня и безвестных покойников, которых если и знал, то лишь по портретам. И то… Не всех… Покойного отца Вилки помнил, отца Аты – не знал никогда… Так, догадался, допустив вдруг жуткую мысль, где может находиться. Сила флейты, помноженная на недобрую волю сида, затащила непричастного и бестолкового лиса туда, где его никогда и не было: в кошмар, вдруг повторившийся на яву и оборвавший ту музыку, что еще баюкала зверя. Звучащая тихой и нежной трелью днем, ночью, перед рассветом, она гудела подобно рокоту грома и созывала всех, до кого могла дотянуться, под своды дворцовой залы, в дым пожара, в темные коридоры.
Сон оборвался так же резко, как и опустился, но Форсайт уже не был Форсайтом. Уже не находил себе места и знал только одно: он должен вернуться на виллу! Вернуться немедленно, отыскать прелестную возлюбленную и сделать все, чтобы вернуть ее флейте прежние ноты. Неважно как. Неважно, какой ценой. Пусть все узнают, во что он превратился. Пусть все увидят, каким он стал со своим проклятым безумием – все это не имеет значения. Только она, только ее жизнь, только ее глаза, горящие небесной лазурью или магией драгоценных камней Сольерона. Нежное фарфоровое лицо кван-тонки стояло у Фела перед взором, когда он, не раздумывая, сиганул с обрыва в море; когда домчался бегом до городских ворот со стойлами; и когда выкрал какого-то жеребца, заседланного для утреннего объезда. Сердце бешеной птицей стучало в груди, в голове туда-сюда сновали лихорадочные мысли: успеть, не опоздать, спасти, защитить. За приступом отчаянной паники, поднявшейся изнутри, аквитанец не заметил низкой ракиты и не ощутил боли удара, когда вылетел из седла и свалился на землю. Все это были сущие мелочи, что меркли и отступали перед страхом потери. Парень вскочил и побежал снова, ловко перелетая через забор виллы Ассувейди, и ворвался в дом, едва не сбив служанку с подносом и вышедшую немного пройтись Ясмин. Он не заметил, как девушка оторопела, увидев его лицо, рассеченное веткой и залитое кровью на левую половину, и не услышал ее встревоженного окрика, брошенного в спину. Точно загнанный зверь, идущий по следу, он мчался напрямик, перескакивая клумбы, вазы, ступеньки, пока, наконец, не ворвался в комнату, отведенную Ате, и не упал на колени возле ее ног, бережно, ласково и нежно обнимая узенькие лодыжки и марая собственной кровью тонкую ткань одежд.
Как и во время бега, сердце его торопливо билось, дыхание с присвистом вырывалось сквозь неплотно сжатые зубы, а глаза горели желтым огнем, выдавая в лисенке его настоящую суть. Впрочем, не только они. Пальцы, что вцеплялись в Ату, больно кололи кожу остриями коготков, а на макушке, из-под волос, выглядывали черные полупризрачные ушки, что увидела добрая треть поместья – по пути наверх Форсайт столкнулся еще и с Вилкой, о чем тотчас благополучно забыл. Все, что его волновало, это невеста, спокойно сидящая в кресле и держащая что-то в руках. Усталая, изможденная, но живая и невредимая.
- Я… - Феликс с трудом мог говорить, до того во рту пересохло, - прости… мне… я… Тьфу ты!
Парень раздраженно, по-лисьи рыкнул и замолчал, утыкаясь лицом в подставленные ладони. Ласково, трепетно и нежно, выказывая весь ужас, что испытал, и всю ту любовь, что хранил в своем сердце.

Время шло, а Феликс всё никак не мог успокоиться. Не мог справиться с непокорным дыханием, с оглушительным биением сердца и дрожью в пальцах. Не мог вернуться к привычной насмешливости и колючей иронии. Не мог подобрать слова, и, пока Ата его утешала, лишь фыркал и нечленораздельно мычал, сбиваясь на междометия и тихую брань, и сам не понимал, чего же в нём было больше: страха, упрямства, решимости или любви. Что привело его обратно на виллу, когда он собирался совсем не туда? Знание? Убеждённость? Щемящая душу нежность? Неизбывная тоска? И как вообще так вышло, что принятое решение так круто переменилось, а, казалось бы, разумное, рассудочное желание убраться и не подвергать никого опасности, переродилось в беззвучную мольбу о спасении? Парень шмыгнул носом, фыркнул, стиснул ткань одеяний прелестной хани и прижался сильнее, норовя утонуть лицом в мягком плену колен и задохнуться любимым ароматом, идущим от девушки в кресле.
- Я…
Форсайт почти решился на разговор, почти сумел снова взять себя в руки, но, стоило ему начать озвучивать мысли, как комната наполнилась мягким светом и зазвучала той самой мелодией, что так нравилась юному кюби. Знакомая, успокоительная, звенящая трелью, она стекала по потолку, струилась по стенам и мягко вплеталась в растревоженный разум, уводя за собой прочь от роскоши виллы. Капитан не заметил, как это вышло, но в какой-то момент обнаружил себя на лесной поляне, в зарослях ремеза и молодых ив. Откуда-то из-за спины доносился плеск воды, над головой кружили беспокойные птицы, а из-за зарослей звучала музыка флейты, заставлявшая уши поворачиваться на звук, а нос беспокойно втягивать воздух. Лисёнок знал эту мелодию и знал, кто её создаёт. Ведомый любопытством, нежностью и безусловным доверием, он высунул сперва нос, потом мордочку, потом лапки, а после вышел и весь, утыкаясь в подставленные ладони и позволяя рукам Ватарэ ласкать упругую шерсть. Ему нравилось, как она касалась его, и нравилось улавливать её запах. Нравилось верить ей, полагаться на неё, и верно идти за ней, и пусть разглядывать возлюбленную вот так капитану было решительно непривычно, он точно знал, что перед ним именно она, а маленький чёрный лисёнок – он сам.
Невольно Феликс подумал, что почти не ошибся в предположении и лишь перепутал одержимость со способностью превращаться в зверя, однако, оставалось ещё кое-что, что никак не укладывалось у него в голове: как такое маленькое существо может быть таким жестоким к прелестной фрейлине, и почему он, взрослый мужчина, превращается в маленького щенка? Так ведь не бывает… Не может быть… И, если да, то почему теперь? Что должно было случиться, чтобы эта способность проснулась? Что он сделал? Отведал крови? Пробудил проклятье, попытавшись помешать Ате, тогда, в борделе? Судя по всему, это началось ещё раньше, но раньше, это не десять, не пять лет, и даже не год назад. Ничего такого он прежде в себе не чувствовал, а теперь…
- Не понимаю, - аквитанец качнул головой, ловя пронзительный и нежный взгляд кван-тонки, всё ещё напитанный силой и бирюзовым огнём, - Я не…
Парень прервался, отдавшись ласковому мягкому поцелую. Его всё ещё немного трясло, а приступ паники обещал накатить с новой силой в любой момент, но, чем дольше длилось прикосновение губ, тем сильнее к мальчишке возвращалось ощущение реальности, а с ним и понимание: ничего не случилось, а если и случилось, то обошлось без него. Прямо сейчас ничто Ватарэ не угрожало, и даже Её Величество, кажется, оставалась в полном порядке. Он испугался на пустом месте, поверив дурному сну, навеянному пьяным угаром. После такого количества алкоголя чего только не привидится! А он дурак, набитый дурак, и сам всё испортил. Ну что ж теперь… Один раз молча сбежать было можно, два – если только момент выдастся крайне удачный, и точно не прямо сейчас.
- Да? – Феликс недоуменно распахнул глаза и похлопал длинными мягкими ресницами, - И правда. Я не заметил. Это мелочь. Не парься, детка. Само заживёт.
Капитан натянуто широко улыбнулся, облизнул губы и было уже собрался пересесть в соседнее кресло, как, стоило милой хани попробовать встать, испытал новый прилив ужаса. Ата была в том сне. Сражалась, боролась за жизнь, тогда как он лишь молча стоял и смотрел. С чего бы ему вообще видеть то, чего с ним никогда не случалось, и помнить вещи, которых не было? Форсайт попытался перебрать в голове разрозненные детали, но скоро прервался, решив отложить всё сложное на потом.
- Да, конечно, Если ты так настаиваешь, - он все же отпустил свою райскую пташку и плюхнулся в кресло, позволяя ухаживать за собой и возиться с разбитым лицом – И как только его угораздило? – Можем поговорить и сейчас. Хочешь отчитать меня за побег? Я весь во внимании! Но, прежде чем ты начнёшь обвинять меня во всех тяжких, замечу, что я вернулся. Ровно так, как и обещал.
Аквитанец деланно рассмеялся, стараясь не выдавать настоящих эмоций и внутри себя отчаянно боясь поделиться и проблемами, и состоянием. Впрочем…
- Пообещай, что не бросишь меня, что бы я не сказал сейчас, - попросил он с замиранием сердца и так виновато, как только мог, - и что мы справимся со всем вместе. Вместе найдём из этого выход.